Они сидели за столом, пили чай и болтали о пустяках… А «Рыжик» все время бросала взгляды на Костю… Ему же казалось, что она что-то ждет, что он скажет ей что-то важное… Да, она нравилась ему… Но ему нечего было сказать ей… Он был аспирантом в одном из московских институтов. Жил в студенческом общежитии, и сейчас в жизни у него была всего лишь одна койка.

С тех пор прошло много лет. А Костя все еще помнит ее простое рыжеватое лицо.

Трофим встал рано, когда только-только начало светать, вышел во двор и огляделся.

Село еще безмятежно спало под высоким голубым чистым небом, прикрытое кое-где по низинкам прозрачным утренним туманом. За рекой хорошо смотрелись горы. И чернее обычного выглядел пихтач. Было свежо и легко дышалось.

«Похоже, дождя не будет, – подумал он. – Вот сегодня и махнем большой кусок, а завтра добьем. Глядишь, на третий день стожок смечем. Хотя кто его знает… Там ведь, выше по реке, пакостливая погода. С утра может быть ничего. Затем вдруг откуда-то натянет низовых туч, и поползут они по долине, цепляясь за таежные увалы. И давай поливать. Пройдет одна, хлестанет коротким дождичком; и снова солнце, снова печет. Только возьмешь косу – глянь, другая ползет. И все с верховьев. Но это еще ничего, если ливанет да перестанет. Хуже, когда зарядит на два-три дня. Тогда – беда… Однако пора будить Мишку. Спит еще, жалко, а надо. Он только и остался со мной. Старшие-то разъехались. Один в армии, другой в институте. Инженером будет, – с гордостью подумал Трофим о старшем сыне. – А Мишке-то всего тринадцать. Что из него выйдет – пока не ясно. Вот ростом-то и его бог обидел. Но растет крепким, сильным. А сила-то в жизни пригодится. Ой как пригодится! Куда без нее человек? Не сможет он нигде робить. Жизнь-то, она ведь не сахар… В нашем роду все были крестьянами. От земли не отрывались, если и работали на промысле али на заводишке. Держали огород и корову, и всякую иную живность. Вон батя, покойничек, в войну запахивал каждый год клин. Да сеял немного ржицы и овса. А как же? Все здесь кормились землей и тайгой. На них только и была надежа»…

– Мишка! – крикнул Трофим сыну, который летом всегда спал на сеновале. – Вставай, пора! Хм, не слышит, – пробурчал он, полез на сеновал и зашебуршал, отыскивая вертушку, запирающую изнутри дверь сеновала.

От этого негромкого постороннего звука Мишка проснулся и спросонок вздрогнул, сообразив, что кто-то пытается проникнуть к нему.

– Кто там?! – испуганно спросил он. – Батя, ты?

– Да я! Поднимайся, пора! Ты что спишь, как убитый? Не докричусь!

– Хорошо, встаю… Мамка пойдет с нами?

– Нет, придет позже. Корову выгонит и придет. Спешить надо!

– Да, да, я сейчас!

Мишка вынырнул из-под ватного одеяла и сразу же почувствовал гнетущую свежесть холодного утра. Загорелое упругое тело покрылось пупырышками. Его передернуло от озноба, и неудержимая сила потянула назад, в тепло постели. Но, понимая, что его ждет отец, он, дрожа от холода, натянул рубаху и штаны, надел старые, потрепанные кеды, выскочил с сеновала на приступку и затяжным прыжком сиганул на край огуречной грядки, выложенной из навоза.

Такими ежедневными тренировками он пытался избавиться от страха, накатывающего на него всякий раз, когда, шишкуя по осени, ему приходилось лазить на высокие кедры. Из-за чего пацаны смеялись и дразнили его. Хотя трусом он не был. Просто на высоте у него кружилась голова.

Он подхватил у сарая грабли, подошел к отцу и потянулся рукой за сумкой с продуктами:

– Давай понесу.

– Куда тебе еще?!

– Ничего, давай до скал я, а дальше ты.

Отец сначала не соглашается. Затем уступает. Они вышли за ворота усадьбы и направились вниз по улице к центру села.

Впереди идет отец. Сухой, невысокого роста, он ходит широким, свободным шагом человека, привычного к дальним пешим переходам. Немного чуть отставая, за ним идет Мишка. Чтобы поспеть за отцом, он напрягается, молча сопит и изредка вприпрыжку догоняет его.

Кое-где на улицах уже мелькают фигуры людей с косами. Некоторые направляются в сторону реки, собираясь ехать до покосов на лодках.

У Пыреевых лодки нет. Трофим не был любителем ни рыбалки, ни охоты. Все свободное время он занимался огородом и хозяйством. Может, и он тоже завел бы лодку. Все для тех же покосных работ. Да вот беда – покосы-то исполком дает в разных местах. Два-три года подряд выделит где-нибудь вверх по реке, а потом, на четвертый, загонит на участок куда-нибудь в тайгу. На крохотный луговой пятачок. Вдали и от реки, и от села. И тогда лодка совсем не при деле. И будет беспризорной валяться на берегу. Живут они от реки далеко, следить за ней сложно, и поэтому ее запросто украдут. Что иногда бывает даже у тех, дома которых стоят подле самой реки. Вот и получается, что нет резона держать ее.

За этими мыслями Трофим не заметил, как они прошла село, спустились в низинку Кайзака и перешли его по деревянному мостку.

С некоторых пор Мишка стал замечать, что Кайзак превратился в мелкую речушку. А у него еще не забылась первая в его жизни встреча с этой речушкой много лет назад. Тот Кайзак не был речушкой. То был широкий и мощный поток, проносившийся мимо него, Мишки-карапуза, которого однажды притащил сюда его старший брат. Тогда этот поток поразил его воображение. Ему показалось, что он сейчас подхватит и унесет его. И животное чувство страха перед рекой захлестнуло маленького, беспомощного человечка. Он закричал и расплакался…

Мишка усмехнулся и подумал, что теперь он легко переплывает даже Мрасс. И с одной рукой, держа в другой одежду. Но так они, пацаны, плавают только для хвальбы. Вообще-то больше всего им нравится нырять с парома. Когда он, огромный и тяжело груженный, медленно отходит от берега, они залезают на него, плывут до середины реки и с визгом сыплются один за другим в воду. А наиболее отчаянные, в азарте, прыгают с будки паромщика. Тот ругается, но ругается так, что пацанам ясно – делает он это для вида, для порядка.

Но паром доживает последние свои денечки. Ниже по реке, рядом с переправой, над водой взметнулись высокие железные фермы гигантского моста. Таких мостов здесь еще никто не видел. И местные жители, как русские, так и шорцы, специально едут кружным путем только для того, чтобы взглянуть на сооружение, которое сейчас еще не достроенное ошеломляет своими размерами. И старые таежники качают головой, цокают языком, их мысли путаются, и они теряются, не понимая, что же пришло-то к ним в тайгу.

Паром пацанам жалко. И не только потому, что им не на чем будет кататься и прыгать в воду. Они догадываются, что с ним исчезнет скопление людей и машин на переправе, привычная суматоха, и на реке станет скучно…

Они дошли до Красного яра. Мишка отдал отцу сумку, поправил на плече грабли и бодро зашагал рядом с ним.

Впереди были скалы. Место красивое и опасное переходом по уступам карниза, нависающего над угрюмой рекой. Та давно, очень давно, еще с незапамятных времен, бьется приступом об эти скалы. Вода под карнизом пенится и разлетается мелкими брызгами. Река как будто злится, что ей загородили дорогу. И она разгоняется на перекатах и с упрямством варвара из года в год колотит упругим потоком в каменные лбы скал. В конце концов она не выдерживает, устает от этой утомительной работы и, сменив русло, уходит от скал.