Там в сборе уже были все его постоянные обитатели. Дед Степан, отдыхая, сидел на чурбаке. Зажав во рту трубку, на охапке сена лежал Яшка – коротконогий, неопределенного возраста шорец[35]. На нем была изношенная до дыр рубаха и такие же штаны, сквозь дыры в которых чернело смуглое тело. На давно нестриженой голове Яшки торчала копна прямых жестких, как проволока, черных волос. Глядя на него, трудно было определить, дремлет он, закрыв глаза и придавив зубами мундштук трубки, или, прищурившись, смотрит на пламя костра щелками узких глаз.

Третьим у костра сидел Федька, племянник Яшки. Это был рослый, светлокожий парнишка с большими, немного раскосыми светлыми глазами.

Увидев своего ровесника, Мишка подтянулся, чтобы выглядеть беспечным, и чужие не заметили бы кислое выражение у него на лице.

Трофим усмехнулся этой моментальной перемене у сына, только что понуро тащившегося с покоса. Он подошел к костру, поздоровался за руку с Яшкой и его племянником. Присел рядом.

– Ну как, Трофим? – спросил его дед Степан.

– Завтра закончим.

– Глянь, как быстро управились! Хорошо! Ну да ладно, располагайтесь. Чай вон там, еще не остыл, – показал дед Степан на огромный латунный чайник, приткнувшийся боком к костру.

Пыреевы по-крестьянски скудно повечеряли.

– Как живешь? – спросил Трофим Яшку, устраиваясь поближе к костру.

– Хоросо зыву, – ответил тот, все так же не меняя позы и не открывая глаз.

– Где работаешь?

– Как где работаес? Здесь работаес! Не видис, сто ли? Глаз нет? Худой глаз стал у тебя, Трофим, совсем худой!

– Ага, понятно, – неопределенно протянул Трофим, замолчал и, отвернувшись от костра, посмотрел в сторону деревушки.

Там из-за темной громады хребта, казалось, поднималось зарево гигантского пожара, равномерно захватывая горизонт. Свет постепенно усиливался. Вот появились первые проблески яркого пламени сквозь редколесье вершин хребта. И оттуда выплыла огромная луна, озарив блеклым светом скошенный луг, отчего на острове сразу стало просторно и тревожно.

– Батя, а там медведи есть? – спросил Мишка отца, показав в сторону хребта, откуда только что появилась луна.

– А как же! – ответил вместо Трофима дед Степан. – Пошаливают. Коров туда не пускаем. И бабы боятся ходить за ягодой. Мужиков с собой зовут.

– Там больсой медведя зывет, – сказал Яшка, блеснув черными искорками из-под узких щелок век.

– Большой-небольшой, но есть, – сказал дед Степан.

– Нет, больсой, очень больсой! Наса туда не ходит, боится. Того медведя никто не видел, но он зывет…

– Я что-то ничего такого не слышал, – пожав плечами, протянул Трофим. – А ты как, Василич?

– Есть у них такая сказка. Верят в нее охотники. Вон Яшка расскажет. Он знает.

– Какой сказка! – обиделся Яшка. – Ты не сказка, почему я сказка!

Но он не заставил долго себя уговаривать. Ему нравились внимание и откровенный интерес слушателей.

– Давно-давно зыла тут китайца, – начал он, посасывая трубку и все так же неподвижно лежа у костра. – Много китайца, мало абинца[36]. Была у китайца богатырь Садагай. Больсой был Садагай, больсой был конь Садагая – Соловко. Ехал Садагай через Мраза – не мочил нога. Такой больсой был Соловко. Был у Садагая девять жена. Но не было детей. Наказал бог Садагая за много жена. Посел раз жена за дрова. Увидел в тайге больсой медведя. Испугался, прибезал, рассказал Садагай. Обрадовался Садагай, побезал к медведя. Хотел убить, хотел мясо кусать. Три дня борол Садагай медведя. Повалил его медведь – загрыз. Испугался конь Садагая – побезал. Пять дней безал. Догнал медведь Соловко. Схватил и бросил с горы. С той горы, – показал Яшка на сопку, из-за которой только что выплыла луна. – Сильно бросил. Упал Соловко, пробил землю. Огромный яма стал. Из Мраза туда вода пошел, курья стал. Глубокий курья – нет дна. А на дне курья – Соловко. Вон тот курья. Улус курья потом стал…

Яшка замолчал, наслаждаясь эффектной тишиной, установившейся у костра, удовлетворенно зачмокал губами, посасывая трубку.

Мишка уставился на костер, в пламени которого вдруг появился и куда-то поскакал маленький Садагай на своем резвом Соловко… «Но он же совсем крохотный!» – мелькнуло у Мишки, и он взглянул на Яшку, который был похож на Садагая. Но не на того большого и сильного богатыря. А на его тень, маленькую, усохшую. У этого Садагая все было в прошлом, все выглядело игрушечным, мелким…

Трофим достал помятую пачку «Беломора» и закурил. Мать прибрала семейные пожитки и приготовилась к ночлегу.

Федька, скучая, ковырял палкой землю со скептической ухмылкой. Яшкины небылицы он слышал не первый раз, и у него были причины не верить ему.

– Однако завтра работать, – нарушил затянувшееся молчание дед Степан. – Пора спать. Ох, тяжко стало жить, – с трудом распрямился он, поднимаясь с чурбака.

Он залез в шалаш, кряхтя, завозился, укладываясь, и вскоре затих.

Пыреевы тоже устроились в шалаше. Туда же забрался и Федька.

У костра остался один Яшка, лежа все в той же расслабленной позе таежного сибарита с неизменной трубкой во рту.

Поднимаясь все выше и выше, луна медленно плыла над таежной речной долиной. Вот она достигла зенита и зависла над островом, как будто присматривалась, что там делается. На острове же, в одном из его уголков, недалеко от протоки, мерцая слабым огоньком, догорал костер. А рядом спал Яшка. В шалаш он так и не пошел. Уже под самое утро его разбудила сырая прохлада. Но и тогда он не встал, не открыл глаза, не вынул изо рта трубку. А только подтянул к животу озябшие коленки и завозился, глубже зарываясь в тонкую охапку сена.

* * *

На следующий день до жары Пыреевы добили свой надел. После обеда ворошили валки. С этой работой управились быстро. И отец отпустил Мишку купаться.

Прибежав на речку, Мишка увидел там Федьку, который привел на водопой лошадей и, купаясь, неумело барахтался на мелководье, сверкая белизной худого незагорелого тела.

«Хм! Не умеет плавать!» – удивился он, так как считал шорцев, как охотников, искусными на все руки.

И он решил блеснуть перед Федькой своим мастерством.

– Хочешь, на ту сторону махну?! – крикнул он ему, сбрасывая на ходу одежду и по скользкой илистой гальке подбегая к воде.

Федька перестал бултыхаться и с интересом уставился на него.

А Мишка, чувствуя его взгляд, смело ринулся в стремительное течение перекатистой реки. И сразу же угодил в яму. Дно внезапно исчезло под ним, и он с головой ушел под воду. Выскочив на поверхность, он размашисто поплыл.