мы могли бы заняться чем-нибудь необычным, – отвечаю.

Долгую секунду он смотрит на меня, и да, он определенно думает, что его ждет особо изощренный перепих.

Наверное, Смерть мысленно что-то приказывает скелетам, потому что вдруг все они прекращают свои занятия. Отложив ложки, ножи и прочую утварь, они один за другим покидают помещение.

Странно, эти существа не более чем марионетки, которых дергают за магические ниточки, и все же теперь, когда они ушли, кухня становится куда уютнее.

Танатос, глядя на меня голодными глазами, приближается.

Но прежде чем он успевает сделать что-то, что вовлечет меня в обновление кухни, я кладу руку ему на грудь и выдыхаю:

– Погоди.

Глаза Смерти горят, и хоть он и останавливается, но явно ждет, когда я договорю то, что собиралась сказать, чтобы он мог продолжить.

И этот его взгляд меня сильно отвлекает.

– Я хочу показать тебе кое-что. Это касается меня.

Я цепляюсь за слова, пытаясь не думать о том, как его кожа прижимается к моей, как его губы ползут по моему телу…

– Ты хотел узнать мои человеческие секреты, и я хочу показать тебе один.

Глаза Смерти вспыхивают еще ярче.

– И это не секс, – вынуждена добавить я.

– Ладно, – покладисто соглашается он. – Ты поделишься этим своим секретом, я буду наслаждаться чудом твоего существования, а потом займусь с тобой любовью.

О господи.

Шелестя крыльями, он прислоняется к ближайшей столешнице и складывает на груди руки, продолжая смотреть на меня так, словно готов съесть, и все, что я могу, – это сосредоточиться на поиске муки, сахара и прочих ингредиентов, которые мне понадобятся. Затем, порывшись в шкафу, достаю кое-как большую миску, ложки и несколько мерных чашек.

Беру разделочную доску и раскладываю все на небольшом кусочке стола, который еще не заняли слуги Смерти.

– Что ты делаешь? – спрашивает Танатос, кивая на собранные мной предметы, как будто никогда не видел работающих с ними скелетов.

Я оглядываюсь и улыбаюсь уголком рта. Меня в некотором роде даже возбуждает то, что я делаю.

– Я хочу готовить вместе с тобой.

Теперь в глазах всадника мелькает смятение.

– А что… мы готовим?

Немного расслабляюсь, услышав его слова. Пускай Смерть и не любит еду, но он готов стряпать вместе со мной.

Вновь поворачиваюсь к доске и найденным ингредиентам.

– Моя мама называла это хлебом души.

Одна лишь мысль о ней вызывает в памяти ее короткое воскрешение.

Что бы ты ни сделала, чтобы привести меня сюда, ты это исправишь.

Проглатываю боль и чувство вины.

Смерть хмурится.

– Я знаю, что такое душа, и знаю, что такое хлеб. Но я не знаю, как соединить их вместе.

– Мама часто говорила мне, что есть такие блюда, которые готовишь с любовью, вкладываешь в ингредиенты частичку своей души, отсюда и название.

– Что за чудовищная мысль, – бормочет Смерть, выглядя оскорбленным. – Могу заверить тебя, Лазария, ду2ши, которые я собираю, совершенно целы.

Я смеюсь:

– Не настолько буквально, Танатос.

Глаза его снова вспыхивают, когда я называю его по имени.

– Предположительно, это семейный рецепт, которому сотни лет, – продолжаю я, начиная сыпать что надо в миску. Потом добавляю тише: – Иногда мне нравится представлять всех этих женщин – ну, по крайней мере я предполагаю, что это были женщины, – которые готовят хлеб по этому рецепту. В этот момент я как бы включаюсь в ту неразрывную цепочку людей, которых объединяла радость накормить своих близких.

– Это не так работает, – настаивает он.

Снова смеюсь.

– Странно, ты вроде как существо сверхъестественное, а воображения ноль, – я чуть-чуть отодвигаюсь. – Вот, – протягиваю ему солонку, – помоги мне.

Смерть смотрит на соль так, словно опасается, что она вот-вот отрастит глаза и зубы, но нехотя отрывается от столешницы и берет ее.

Я помогаю ему отмерить соль и прочее.

Теперь самое интересное.

Беру его руки и тяну их к миске.

– Что ты…

Толкаю вниз, погружая его руки в смесь, и белое облако муки окутывает запястья Смерти.

– Лазария.

– О боже, не веди себя так, будто я отняла у тебя первенца. Так мы замешиваем тесто для хлеба.

Смерть морщится, кривится – то ли ему не нравится метод, то ли сама мысль о хлебе вызывает отвращение. И я, если честно, использовала бы тут ложку.

Однако, несмотря ни на что, он под моим руководством послушно месит, и мнет, и сжимает.

Эти движения непривычны всаднику, но его руки вовсе не так плохи. Хотя процесс всадник определенно оценивает не слишком высоко.

– Это занятие кажется мне несерьезным, – замечает он, задевая краем крыла мою спину.

– Ну, наверное, если бы я была нестареющим бессмертным ангелом, не нуждающимся в еде, это тоже казалось бы мне несерьезным, – хмыкаю я.

Взгляд Танатоса останавливается на моем лице, и я, выждав секунду, смотрю ему в глаза.

«Ты видишь меня», – словно говорит он.

Бросаю взгляд на его руки.

– Теперь ты тоже вложил в хлеб частицу своей души.

– Это нелепо, кисмет.

Но теперь в его голосе меньше скептицизма и больше любопытства.

Я коротко улыбаюсь.

– Так что, дело сделано? – спрашивает он.

– Технически – да, но…

…Еще нужно его испечь.

Он не дает мне закончить.

Смерть подсаживает меня на столешницу, сметая миску с красным соусом, над которым трудился один из скелетов. Посудина разбивается об пол, а на нас с всадником летят брызги.

Но мы не обращаем на это внимания.

– Отлично. Забавный секрет, – говорит Смерть, не отрывая взгляда от моих губ. Он тянется к подолу моей рубашки все еще липкими от теста руками и стягивает ее с меня через голову.

Потом задумчиво оглядывается по сторонам:

– Сдается мне, кухня – не то место, где можно прохлаждаться. – Он одаривает меня озорной улыбкой, подтягивает к краю стойки – и обвивает мои ноги вокруг своей талии.

Конечно, в этом постапокалиптическом мире определенно есть места и похуже, чтобы опуститься и испачкаться…

Я стаскиваю с него черную рубаху, обнажая рельефную грудь и бегущие по ней светящиеся строки.

Ухмылка сползает с лица Танатоса, он берет в ладони мое лицо, и глаза его горят.

– Ты была создана для меня, – пылко говорит он. – А я – для тебя.

Он яростно целует меня, и мы забываем о хлебе души.

______

На обеденном столе, на блюде лежит свежеиспеченная краюха. Смерть смотрит на нее как на врага.

– Тебе не обязательно пробовать, – говорю я.

– Нет, я непременно должен, – отвечает он. – Это пища души, а я надзираю за душами.

Я режу буханку, с опаской поглядывая на Танатоса. Когда он пробовал хлеб в последний раз, тот ему, мягко скажем,