Раскрывшийся экран дрожал, перекрывая собой карту мира. Роман сглотнул, отпустив рычаг. Сталкер заколебался, но лишь на мгновение. Он через слишком многое прошел и слишком много потерял, чтобы остановиться сейчас.

Схватившись за аварийный переключатель, Нестеров с нажимом повернул его, преодолевая сопротивление встроенных блокираторов. Раздался щелчок, когда тумблер наконец переключился.

Сначала ничего не произошло. А затем пришла боль. Мозг сталкера вспыхнул. Его словно бы одновременно ударили тысячами игл. Кабина завибрировала, когда вся Установка мелко затряслась, а ее генераторы задрожали. Роман сидел пристегнутый к креслу и не мог теперь пошевелиться. У него не было даже возможности открыть рот, чтобы закричать. У Установок никогда не было никакой «аварийной остановки» – прекратить работу чудовищной машины можно было только одним способом: уничтожив ее. И именно это сделал Роман Нестеров – запустил систему самоуничтожения, которая должна будет разрушить Установку. А вместе с ней выплеснувшаяся аномальная энергия прикончит и «ментального оператора», ведь он все еще будет подключен к ней. Спазм прошел по телу Романа, заставив его стиснуть пальцами подлокотники кресла. Нестеров запрокинул голову, но из его сжатых челюстей не вырвалось ни единого звука – голосовые связки лопнули от натуги. Внутренние органы сталкера отказывали один за другим, пораженные ужасающими мутациями от охватившего все тело ноосферного шторма. Так продолжалось сотню, тысячу лет… а потом боль отступила и растворилась. Где-то на самой границе сознания Роман понял, что его нервная система выгорела дотла.

Пристегнутый к креслу человек уже едва ли соображал, кто он и где находится. Он слышал далекие голоса, но не мог за них ухватиться, они теряли четкость и осмысленность, становясь… не важными. Открыв глаза, он посмотрел на все еще парящую перед ним карту мира. Пульсирующие нити исчезли, и красные точки одна за другой гасли. Остальные Установки, потеряв связь с московской, вхолостую выработали свой заряд и отключились. Роман Нестеров улыбнулся. Он не был уверен, что все это значит и что такое эти самые Установки, но почему-то мысль об их отключении грела ему душу. Как если бы это было самое лучшее, что он сделал в своей жизни. А затем пропала и карта, и вообще все вокруг. И белый ослепительный свет поглотил Романа Нестерова.

* * *

Бьющий в небеса луч исчез. Мерцая и ширясь с каждой секундой, он упал обратно в генерирующую его сферу. Секунду ничего не происходило, а затем вместе с новым каскадом молний Установка взорвалась. Ее обломки полетели во все стороны, а из глубин вырвалось неистовое аномальное пламя. С оглушительным грохотом громадные кольца рухнули на железное основание. Стальные фермы, поддерживавшие корпус и бесконечные технические балконы, задрожали и со страшным скрежетом наклонились вперед. Одна за другой металлические балки лопнули, и вся конструкция с громким воем осела на землю, погребя под собой лопнувшую сферу, разбитые кольца и кабину управления, сорвавшуюся с креплений и рухнувшую вниз.

Над заваленной трупами бойцов в черной униформе площадью воцарилась тишина. Аномальная гроза рассеялась, обнажив темное ночное небо. Следы чудовищного разрыва реальности исчезли с него, как если бы их никогда и не было. На небосклоне беззвучно мерцали неяркие звезды. Родные звезды нашего, земного небосвода.

Пыль, поднятая обрушившейся Установкой, медленно оседала на землю. Горизонт на востоке заалел, возвещая приближение рассвета. Над темными силуэтами домов, в которых не горело ни одно окно, вспыхнул, разгоняя мрак, первый луч солнца. За ним последовал еще один и еще. Восходящее солнце окрасило жестяные крыши бывшей столицы в ярко-оранжевый цвет и послало повсюду световые блики, проникающие даже в самые глубокие и темные колодцы дворов. Небо светлело, и над Московской Зоной наступал новый день.

Ранняя осень на Байкале выдалась мягкой. Днем сквозь пожелтевшую листву парковых аллей пробивались солнечные лучи, а небо все еще оставалось лазурным и бескрайним. По ночам же набегавшие заморозки – первые вестники надвигающейся суровой зимы – подмораживали воду в декоративных прудах и фонтанах.

Человек в костюме смотрел на ровную гладь древнего озера, простирающуюся далеко на восток. Там над вершинами лесистых гор едва начинало сереть предрассветное небо. Мужчина облокотился о перила балкона. Вокруг, погруженный во мрак, спал Желтый Дом – комплекс для сталкеров, сгубивших здоровье на службе правительству.

Позади в залитой теплым светом рекреации работал телевизор. Шли новости. Что-то о возведении нового периметра Лос-Анджелесской Зоны. Гахет не слушал. Он слишком устал.

Последние четыре месяца Гахет разгребал то, что принято разгребать. ЦАЯ было обескровлено, большая часть руководства мертва. Солдаты национальных сил обороны Периметров либо погибли, либо пропали без вести в Зонах. Множество ученых, военных и сталкеров со всего света стали просто скупыми строчками статистики в отчетах, которые клали ему на стол каждый день.

Роман Нестеров сумел отключить злосчастную Установку и прервать резонанс, но это стоило ему жизни. Сталкера Эхо нашли под обломками разрушенной Установки все еще пристегнутым к креслу «ментального оператора». На лице его была улыбка. Вместе с ним умерли и все бойцы «Обсидиана», находившиеся в Москве. Когда резонанс прервался, волна психической энергии прокатилась по городу, снося все живое на своем пути. Солдаты регулярной армии, спецназ ЦАЯ и наемники «Феникса» лишь ненадолго потеряли сознание, а вот адепты организации, вероятно, из-за психических кодировок, покончили с собой на месте. Гахет был вынужден признать, что ему в общем-то их совсем не жаль.

Мужчина охлопал себя по карманам, а затем махнул рукой. Он бросил курить еще там, в Старой Зоне, после Второго Взрыва. Но сейчас его снова тянуло. Всю прошедшую неделю он провел здесь – в Желтом Доме, беседуя с уцелевшими в московской резне сталкерами. Это была не первая и не последняя остановка на его маршруте. У ЦАЯ было много подобных клиник по всему миру. И везде было одно и то же. Он увещевал, убеждал, намекал, подкупал, упрашивал. Одни соглашались легко, другим требовалось время, но рано или поздно все выжившие принимали его предложение. Зона не отпускала их, и они сами понимали это так же прекрасно, как и Гахет.

Позади раздались шаги, но Гахет не обернулся. Он и так знал, кто там стоит.

– Вам не спится в этот ранний час… генерал Посевной? – попытался усмехнуться человек в костюме, но смех вышел тусклым и бесцветным.

Гахет чувствовал, как же бесконечно устал за прошедший год.

– Мне сообщили: ты беседуешь со сломанными и разбитыми, – сухо объявил Шекспир.

Протез руки издал негромкий свист, когда военный завел его за спину и встал рядом с Гахетом. Представитель ЦАЯ покосился на Шекспира, рассматривая его новую форму офицера Контингента Обороны Московской Аномальной Зоны.

– Все никак не могу привыкнуть к тому, что ты теперь генерал. Кажется, что только вчера ты был нашим оперативником в Старой Зоне. А теперь. Генерал Посевной. Командующий Защитой Московского Периметра.