— Не знаю, — ответил Громыхало.

Фарамунд вздрогнул, не сразу сообразил, что рассуждаетвслух, как дикий лесной человек, что привык в лесной глуши разговаривать сам ссобой.

— Ничего не знаю. Этого никто не может понять... Можетбыть, это и есть самая великая тайна на свете? Какой-то народ по воле боговначинает расти, покорять соседей, взбирается на вершину могущества, правитмиром... А потом все рушится разом! Нет, не всегда разом. Рим до-о-о-олгонабирал мощь... Войны, завоевания, войны... Он тысячу лет покорял мир. А потомеще тысячу правил. Так что и сгинет не в один день. Но сгинет.

— Почему? — спросил Фарамунд настойчиво. —Почему?

Громыхало напыжился, рекс выглядит угнетенным, непонимающим.

— Такова воля богов, — изрек онмногозначительно. — Даже не воля, а...

— А что?

— Закон, — бухнул Громыхало ещезначительнее. — Закон, который боги установили... и теперь даже сами немогут изменить. Всегда так было, всегда так будет. Народы рождались, росли,матерели, старели, мерли... Одни быстро, как комары... другие долго. Но всемерло. И все начиналось сначала.

Фарамунд простонал сквозь крепко сжатые челюсти. Щекадергалась, словно внезапно заболели зубы.

— Так неправильно, — прошептал он. —Неправильно!

— Неправильно, — согласился Громыхало. —Хотя, почему?.. Боги знают, что... ха-ха!.. человеку делать.

— Неправильно, — повторил Фарамунд.

Громыхало с удивлением заметил, как лицо рекса потвердело, авзгляд стал злым и острым.

— Ты чего? — спросил он с удивлением. —Против воли богов?

Фарамунд покачал головой.

— Воля богов... Боги тоже рождают и умирают. С нимиумирают и придуманные ими законы. Сейчас из Рима по племенам Европы разбрелисьпроповедники новой веры. Кто знает, может быть, удастся разорвать этот круг?

Лес тянулся огромный, дикий, темный. Некогда прорубленнаядорога превратилась в звериную тропу, да и ту теснили деревья. Говорят,когда-то здесь были золотые рудники, но римляне выбрали последние крупицызолота еще несколько веков назад. Больше золота на севере Европы не осталось, иримляне сразу утратили интерес к этой земле.

Когда руды не осталось, местным жителям пришлось охотиться,но кто-то предпочел охотиться на тех, кто охотится на дичь. Но и сами охотникиумели охотиться не только на четвероногую дичь... Через сотню лет из этого лесавышли дикие люди, что почти не отличались от зверей, и разорили первоепоселение в долине. Так впервые мир соприкоснулся с франками.

В этом лесу, по слухам, чуть ли не на каждом дереве сидятдриады, по вершинам днем порхают эльфы, а темными беззвездными ночами междудеревьями неслышно скользят маленькие коренастые фигурки с большими киркамичерез плечо. Они все еще добывают золото и драгоценные камни, и лесорубы ночамиу костров шепотом рассказывали о несметных богатствах, что хранятся в подземныхпещерах.

Но из глубин леса все выплескиваются и выплескиваются новыелесные люди. И все — на юг!

Унгардлик еще в первый же день выслал вперед сотнювсадников. Они исчезли, как в воду канули. Громыхало заревел веселую песню пролесника и сумасшедшую эльфиню с тоненькими крылышками. Сотню захватитьневозможно: в движении постоянно высылает во все стороны десятки, а те вдобавокотпочковывают по два-три всадника, что немедленно подадут сигнал при первых жепризнаках опасности. Это не трусость, их задача — не сражаться, не искать славыв поединках, а вовремя предупредить. Если не вернулись, значит — дорогасвободная...

За сутки до Римбурга на дороге показались два скачущихнавстречу всадника. Вскоре Фарамунд рассмотрел грузного Тревора, а рядом набелом жеребце восседал прямой, как свеча, красивый всадник в сверкающихдоспехах. Редьярд выглядел напряженным, но при виде Фарамунда его замороженныегубы слегка раздвинулись в улыбке.

Тревор раскинул руки,

— Фарамунд!.. Фарамунд!.. Дай я тебя обниму!.. О тебесейчас только и говорят!.. Все окрестные конты прислали к нам заверения впокорности и преданности. Под твоими ногами гремит земля и качается небо!..

Фарамунд дал себя обнять, но в груди стало холодно. Дажегорло перехватило, он молча похлопал старого воина по спине, отстранился.Редьярд смотрел осуждающе, в глазах был холод.

Тревор все еще держал Фарамунда за плечо. Конь под ним беспокойнопереступал с ноги на ногу. Щеки Тревора раздувались, как у веселого хомяка,только голос стал менее грохочущим:

— Рекс!.. Я вижу, ты и сейчас помнишь о Лютеции?..

Фарамунд протолкнул сквозь перехваченное судорогой горло:

— А как же иначе? Она была твоей племянницей...

— У меня есть еще одна племянница, — возразилТревор. — Твоя супруга, кстати.

— Хорошо, — ответил Фарамунд, — что хоть неназвал женой.

Он заметил, что Редьярд посматривает на него украдкой. Этотблистающий воин всегда держался отстранено, пренебрегал им как простолюдином,так и рексом. Даже когда он вошел в нынешнюю мощь, когда окрестные конты самильстиво склонили головы, страшась близости такого соседа, Редьярд держался встороне, ни разу не назвал его рексом.

Но сейчас Фарамунд видел, как Редьярд мучительно ищет и ненаходит повода, чтобы заговорить. Кони неслись галопом, совсем редко переходилина рысь, Фарамунд с наслаждением подставлял лицо встречному ветру. Землягрохотала под копытами, этот стук будоражил кровь и странным ритмом отдавался вчерепе.

— Фарамунд!

Редьярд скакал на своем красавце жеребце рядом. Конскаягрива развевалась по ветру, Редьярд угрюмо смотрел на Фарамунда, лицо сталобледным, а красивые выразительные глаза запали, словно после долгого поста.

— Фарамунд! — повторил он. Видно было, как онсделал усилие, затем выдавил: — Рекс!.. Конунг! Я впервые называю тебяконунгом, но, в самом деле, ты... твое племя... ты уже больше, чем конунг. Тысобрал такое войско, что в состоянии поглотить всю Галлию. Может быть, тебедаже удастся нанести последний удар Риму... Но ты понимаешь, что этоозначает?.. Мы, франки, ввергаем культурный мир в эпоху хаоса, мрака,невежества...

Фарамунд смолчал, щурился от встречного ветра. Слова«культурный мир» ничего ему не говорят, но вот то, что римляне должны уйти,исчезнуть, это понятно даже деревьям в лесу. Там гниль всегда уступает местосильным молодым дубкам. Вернее, не уступает, а молодые дубки теснят сами.

— Нам нужны новые земли, — сообщил он. — А ссевера нас теснят.

— Но не так... — простонал Редьярд. — Не так!

— А как?

Редьярд выровнял коня, чтобы несся с конем Фарамунда ноздряв ноздрю, вскрикнул: