что Лотарингия – наш союзник, несмотря на то, что её герцог будет служить королеве…

– Но зачем убирать из Нанси девочку? – удивился епископ.

– Затем, что ПОКА ничего страшного не случилось… Я не имею права рисковать, даже если появляется хотя бы намек на опасность! Если герцог Карл уедет в Париж, прятать девочку в Нанси станет бессмысленно.

– И как ты собираешься это сделать, Виоланта? Всё было подготовлено слишком тщательно, чтобы вот так, в одночасье, это ломать… Где ты намерена её теперь прятать?

– Надо подумать…

Герцогиня потерла лоб рукой.

– Кажется, года три назад мы заменили коменданта Вокулёра, не так ли?

– Да, – кивнул епископ. – Там теперь Робер де Бодрикур – сын Льебо, моего камергера.

– Очень хорошо. А этот… муж кормилицы де Вутон? Арк, кажется?

– Да.

– Он ведь дворянин?

– Был когда-то, но лишен дворянства из-за крайней нищеты.

– Неважно… Есть ли там поблизости какое-нибудь поместье или замок, которые можно выставить на торги?

Епископ пожал плечами.

– Есть поместье в Грю… и замок Шато д’Иль – совсем небольшой. Если тебе надо, я готов их предоставить…

Герцогиня мгновение думала, что-то прикидывая в уме. Наконец, сказала:

– Да… Я хочу, чтобы замок как можно скорее был выставлен на торги, а господин Арк внезапно получил наследство и купил его. Затем пусть этот ваш Бодрикур даст ему какую-нибудь должность – дуайена, генерального откупщика, командира местных лучников… Одним словом, что угодно, лишь бы семейство Арк стало жить обособленно, не на виду у всей деревни… Глаза крестьян слишком остры, а мне надо незаметнее, чем когда-либо, продолжать готовить девочку к её миссии. Теперь она станет жить у прежней кормилицы, но под строжайшим секретом… Может быть, даже под видом мальчика. Скажем, что это воспитанник прежнего владельца, или что-нибудь такое…

Мадам Иоланда вздохнула и прибавила совсем тихо, обращаясь не столько к дяде и сыну, сколько к самой себе:

– Видимо пришла пора объединить душу и тело…

Той ночью Рене не спалось.

Озабоченность матери и епископа не позволила ему настаивать на объяснениях. А робкий вопрос о том, кем же все-таки являлась девочка из Домреми, остался без ответа.

– Не сейчас, Рене, – почти огрызнулась мадам Иоланда. – Со временем ты всё узнаешь, а пока будь здесь и наблюдай. В Лотарингию не возвращайся! Во всяком случае в ближайшее время. Если мы не сумеем быть убедительными, завтра ряды наших сторонников значительно поредеют, поэтому лучше тебе быть рядом со мной.

Она очень быстро ушла из сада, попросив епископа составить письмо для герцога Лотарингского, которое потом подпишет.

– А мне, видимо, придется всю ночь убеждать Шарля в необходимости союза с Бургундским убийцей. Он его теперь иначе не называет, – добавила она на прощание и в тысячный раз вздохнула.

Рене с епископом остались вдвоем. Но, в ответ на вопросительный взгляд юноши, Де Бар сразу поднял руку и предупредил:

– Не спрашивай ни о чем. В этом деле я только подмастерье твоей матушки. Но, поверь, она прекрасно знает, что делает…

Пришлось снова размышлять самостоятельно. Только теперь прорвавшийся на мгновение гнев и страх матери позволили делать это уже не настолько вслепую, как раньше. Версий в голове у юноши они породили достаточно, но после обдумывания все были отвергнуты, как недостойные волнений мадам Иоланды, кроме одной-единственной. Той, по которой девочка из Домреми выходила настоящей Девой Спасительницей, напророченной давным-давно незабвенным Мерлином и Бедой Достопочтенным.

Впервые подумав об этом, Рене не поверил сам себе.

После всех премудростей, вычитанных в рукописях герцога Лотарингского, чудеса он, конечно, допускал, но не такие. К примеру, история о короле Артуре, выдернувшем меч из камня, не казалась ему сказочным вымыслом, как и другие подобные легенды. Достаточно должным образом укрепить дух и сознание, чтобы совершать действия, несовместимые казалось бы с человеческой слабостью. И, чем глубже в древность уходили легенды, тем охотнее Рене верил в их правдивость, потому что ни минуты не сомневался – древние ЗНАЛИ! Твердо знали про то, что человек, созданный по высшему образу и подобию, тоже триедин. Дух, Сознание и Тело должны развиваться в нем в равной степени, переплетаясь, словно пряди длинных волос в тугой косе.

С самого рождения человека высший Разум – тот, что даётся в момент величайшего таинства появления новой жизни в чреве матери – какое-то время ещё сохраняется в новорождённом! Достаточно всего нескольких посвященных рядом, чтобы начать «плести» эту косу, превращая человека в земное подобие Создателя. И тогда в абсолютном триединстве появляются невиданной силы возможности: Дух может покинуть израненное Тело на три дня, и вознестись в самые высокие сферы за исцелением и знанием, которое потом передаст Разуму для нового возрождения. Человек воскреснет, раны на нем затянутся…

Для этого нужно лишь полное уединение в замкнутом пространстве, о чем тоже знали посвященные древнейших времен, выдалбливая в скалах пещерки с узким отверстием или вытесывая из огромных каменных монолитов ящики-саркофаги. При этом и «пробки» для пещер, и каменные крышки для саркофагов весили ровно столько, чтобы сдвинуть с места и поднять их могло определенное количество людей. И, разумеется, не случайных…

Юноша искренне восхищался тем, что узнавал. Но, к великому сожалению Рене, после трагедии древнего Массада и поголовного истребления катаров триста лет назад часть знания была утеряна, количество посвященных сократилось до единиц, а всё, что касалось тайных мистерий древности, было объявлено вреднейшей ересью. Опасаясь даже говорить о ней, ересь эту выжигали повсеместно кострами, обкладывали еретика мокрой соломой, чтобы мучениями Тела нарушить гармонию триединства.

Рене часто размышлял о том, почему всё стало именно так? И однажды в голове его появилась совершенно крамольная мысль. Что если царство дьявола на земле установилось именно с приходом нынешней, воинствующей и непримиримой церкви, со всеми её крестовыми походами, расколами и многочисленными, растекающимися в разные стороны словно мутные ручьи, толкованиями священных писаний. Да и сами эти священные писания стали таковыми не по воле ли людей, тщательно их когда-то отобравших из богатого наследия древних и подправивших по собственному разумению? Теперь Дух был посажен на цепь убеждений о собственной ничтожной заземленности, Разум заперт в клетке раз и навсегда установленных канонов, а Тело следовало умерщвлять, отказывая ему в любых удовольствиях. Этому последнему пункту одни предавались с фанатичной убежденностью, что только так их бессмертный дух сможет подняться к высшему озарению. А другие так же фанатично стремились ублажать только тело, находя особую сладость в запретном. Между ними, как между жерновами, перетирались сомнениями ищущие и мыслящие, и совсем в стороне оставались единицы посвященных.

Ни себя, ни герцога Карла,