ума не приложу, куда падрон после выставки уехал и почему знака мне не подал, я бы хоть вещи ему собрала, напекла бы всего в дорогу, все лучше, чем сухомятку в поезде жевать

почему он на закрытие не пришел, мне понятно, не хотел себя внутри себя уронить, а теперь самое время за границу податься, где потеплее

русский сказал, что он напишет, когда на новом месте устроится, а мне, дескать, велел за домом приглядывать и за индейцем – сдался же падрону этот индеец, поедатель личинок, пусть бы лучше домой ехал и земляков своих забрал, весь город запрудили

у меня и манеры достойные, и память такая, что могу все «солнце наварры» пропеть, а этот что? басурман, некрещеный лоб, каждое утро норовит за почтой сбегать, все ждет, что ему первому приглашение пришлют, а сам дорожки два месяца не чистил, птицы весь гравий загадили, и барбарис на обочине оголился

а вдруг письмо никогда не придет? от этой мысли позвоночник у меня леденеет, прямо как водосточная труба – она у нас однажды в заморозки треснула и отвалилась, индеец тогда новую поставил, красного железа

Доменика

Я вырвала тебя из своей головы – легко, будто лисичку из мха.

Вчера, как только Рене сказал, что в окнах появился свет, я надела садовников плащ и вышла из дому – решила, что возьму такси до таможни, а дальше пешком. Жемчуг я положила в карман сумки. Пока я ждала такси, мне пришло в голову, что Гарай возмутится, если я попытаюсь его подкупить.

Как лучше начать разговор? Ради бога, позволь мне провести аукцион. Я понимаю, ты хочешь меня наказать. Но мне придется продать дом, чтобы оплатить счета. Я целый год жила в долг, полагаясь на старые связи, но после скандала кредиторы встанут у моего крыльца, будто глиняные китайские воины.

Я вышла из такси слишком рано, в начале квартала. Под дождем улица казалась длиннее, чем в прошлый раз, я шла по булыжной мостовой и ругала себя за осторожность. Чего я боюсь? И кто меня узнает в плаще, похожем на брезентовую палатку?

Как странно думать об этом теперь, когда я вернулась домой. Желтый автобус увозил меня все дальше от портовых кранов, за окном один за другим вставали мосты, первым вознесся ненавистный мост Аррабида. Странно, что ты выбрал его, чтобы назвать свою серию, а не тихий мост Инфанте или стальные завитки Эйфеля.

Я смотрела в окно и думала о том, что порвала чулки, о том, что простудилась, и о том, что жизнь никогда не будет прежней. Ногти обломались до мяса, даже не думала, что так бывает. Сердишься за скотч и мусорный мешок, Алехандро?

Я поступила так не из мести, у меня просто не было выхода. Меня бы заперли в бедламе до конца моих дней. А русского сунули бы в камеру, у него здесь нет ни прав, ни надежды.

Я стиснула зубы и сделала все как надо. Твоя смерть, Алехандро, оказалась безликой и безмятежной. Она отняла у тебя возраст и пол, отняла запах, лицо и голос. Это было не тело, а хитиновый панцирь, пустышка, а тело лежит на кладбище Аграмонте, я сама поставила там мраморного ангела, и там я буду плакать.

Когда мы с русским вернулись с обрыва и мыли руки под жестяным умывальником, висевшим на заднем дворе, он как-то жалко кривился. Сразу видно, что он не настоящий детектив, у настоящего отношение к смерти должно быть другое. Как у нашего индейца, например. Он говорит, что смерть – это простая и нужная вещь, в ней нет ничего бесчеловечного. Служанка зовет его свернуть голову утке, купленной на ферме, и он делает это с добродушной улыбкой, глядя утке в глаза.

Радин. Понедельник

– Не уехали? – Пекарь снял варежку и подал ему теплую руку. – Вам как всегда?

Радин кивнул, и кофейная машина загудела. Синий халат и спина пекаря, крест-накрест перетянутая фартуком, напомнили ему служанку с виллы «Верде». Потом он услышал скрип качелей в ночном саду, шорох брезента, плеск речной воды, взял чашку, хотел поблагодарить, но не смог оторвать язык от зубов.

Понедельник, черт бы его подрал. Закрытие выставки уже состоялось. Я не сказал Доменике о картинах. Я не сказал Гараю, что никто не хочет его смерти. Значит, он пришел в галерею и разнес все к чертям собачьим, как и обещал. А потом их всех забрали полицейские. Так, сначала кофе, надо избавиться от гула в голове. Радин сел за столик и снова развернул «Diário». Портрет на первой полосе был угрожающим, как военное воззвание, черное лицо щетинилось иглами, черные буквы раздувались и опадали.

Вчера на севере страны чествовали художника, сделавшего для португальской живописи не меньше, чем Пессоа сделал для литературы. Алехандро Понти ушел от нас в августе прошлого года, а вчера его работы, прежде неизвестные, были впервые показаны публике. Полный обзор на странице шесть.

Народу в пекарне стало меньше, булочник уже не метался между прилавком и печью, а весело переговаривался с покупателями. А с тобой никто не здоровается на здешний манер, звонко целуя воздух у твоих ушей, подумал Радин, глядя на свое отражение в кофейнике. И никто не спрашивает, поставил ли ты вчера на ту пегую лошадку.

Понедельник – сегодня. Лиза уехала десятичасовым. Потащила свой чемоданчик по булыжникам руа Катарина. Звонить бесполезно. Я обещал проводить и не пришел. Русские девушки прощают воров, игроков и даже убийц, но небрежности они не прощают.

– Вы еду забыли. – Хозяин принес тарелку, где рядом с булкой плавился кубик свежего масла. – Видели красавца? Осталось к антенне подключить!

Радин послушно оглянулся и увидел телевизор, пристроенный на полке, где раньше стояли бутылки с уксусом. Провод не дотянулся до розетки и висел, будто мышиный хвостик.

– Ого, вам уже выигрыш выдали, – сказал он, еле двигая сухими губами, – а мне вот с деньгами придется подождать.

– С деньгами всегда ждать приходится. Читаете про вчерашний аукцион? Вот где все сливки собрались, как на премьере в «Театро Националь»!

Радин согласно кивнул и открыл шестую страницу. Аукцион был проведен в лучшей галерее города, гостей проводили в залу, где были накрыты столы от кафе «Бальтазар» – твердые сыры и просекко, что немало удивило нашего корреспондента, ожидавшего увидеть традиционного ледяного лебедя.

Радин налил себе холодного кофе из кофейника, но пить не стал. Сейчас прочту, как приехавший на закрытие следователь забрал вдову в департамент полиции. Вместе с ней задержаны другие лица, причастные к скандалу. В груди у Радина лежал горячий кирпич, причиняющий боль при каждом вздохе. В хромированном боку кофейника отразились его непомерно длинные пальцы и разъехавшиеся красные глаза.

И вот наконец последний стук молотка! Торги закончились на потрясающей воображение цифре, часть денег будет отдана на благотворительность. Это майское воскресенье запомнится как одно из лучших событий светской жизни в северной столице.

Радин положил газету на стол и закрыл глаза, стараясь выровнять дыхание. Кирпич нагревался, вытесняя сердце куда-то в подреберье. Может быть, про арест написали в самом конце?