— Славы ищут, — объясняет Норвин. — Стадо боевых баранов!

Ему, Алтиму и любому островитянину не понять: какая ж это слава — приказ нарушить! Если и есть среди регинцев человек, которому этого тоже не понять, то это Молодой Герцог. Он клянется шкуру спустить с героев, особенно с Карэла, который ему дорог.

Целой толпой льются с холма лучницы, бегут от леса и реки, со всех сторон с четкой миссией — целиться в лошадей. И в Молодого Герцога, если будет такая удача. Перед первой атакой женщины, сделав выстрел, со всех ног удирали от регинской пехоты. Теперь им велено не спешить.

— Не тратить стрелы зря! — орут Выбранные Главари. — Стоять! Подпустить этих тварей ближе!

Меда, Дэльфа, Виа, сестры Наэва, дочери Арлига — женщины медлят, сколько возможно, выпуская стрелу за стрелой. И Нела — конечно, и она здесь. Иначе и быть не могло. Мальчишеский наряд, кинжал и меч на поясе, натянутый лук — Ив не отличит ее от других тэру, даже если увидит. Сердце заглушает стук копыт, разум отказывается верить. “Нас сейчас затопчут!”. Всю жизнь приемыша Островов готовили к войне, но в белокурой головке не укладывается, что смерть в сотне шагов смотрит тысячей разъяренных лиц. Ее стрелы настигают чьих-то лошадей. Всадники летят на землю, и горе тем, кто оглушен и не может встать. Других пожирают ямы-ловушки, острые колья встречают провалившихся лошадей, а всадники становятся легкой мишенью. Мара не успевает повсюду, а Нела глохнет от стонов, ржания, клятв и проклятий.

— Так-то! Еще один! — визжит Дэльфа, упиваясь битвой. — Еще! Эх, жаль, Тины здесь нет!

Конечно, затопчут, Нела ведь знает, что заслужила это.

Первые всадники достигают холма, одни приносят смерть, других убивают. Не просто убить человека, скрытого под щитом и длинной кольчугой. Алтим в центре, он слышит вопль регинского торжества “Карэл!”, издали видит молодого рыцаря, который с горской воинов теснит правый фланг. Стрелы и ловушки потрепали регинскую атаку, но не свели ее на нет, вслед за первыми героями холм штурмуют остальные. Юноше в кошмарах будут сниться приближение железных людей, холодный пот и инстинкт спасаться. Кто побежит — тот трус, ничтожество, регинская девка! Кто побежит — тот мертвец, потому что сила воинов на холме в непробиваемом единстве. Алтима удерживает на месте не столько разум, сколько привычка исполнять приказы. Четырех-копытная лавина налетает на копья первого ряда, разбивается на поединки, где-то отступает, где-то прорывает стену и месит людей в кашу. Алтим хотел быть на гребне удара — он именно там, потому что тэру, стоявший впереди, упал под ноги регинской зверюге и теперь захлебывается кровью из раздавленной грудной клетки. Умирающее доказательство, что кольчуга не спасает от веса боевого коня. Рыцарь, успев сломать копье, орудует мечом, чудовище под ним лягается, кусается и топчет упавших. И, наконец, распоротое Мечом Волн, заливает воинов кровавой пеной, падает вместе с всадником. С воем, руганью и рычанием тэру добивают рыцаря, придавленного конем. В других местах сбитым и стащенным с седла всадникам иногда удается встать и даже выбраться.

Два человека в Зеленой Долине уверены, что битву им не пережить. Это Нела, ждущая кары богов, и Луэс Норлитский. Это предчувствие, о котором знает лишь исповедник старого сеньора, вроде вести свыше — час пробил. В разгар боя не до предчувствий, и смерти он, в отличие от Нелы, не боится. Пусть смерть боится его. Стрелы обошли стороной, противник повис на его копье, не достав своим. Оставив позади немалый урон, Луэс невредимым скачет за прикрытие пехотинцев, передохнуть и сменить коня. Чувствует и уязвимость врага, и уважение к врагу — морские дьяволы и даже их женщины держатся достойно. Жаль, что это сплошь язычники, которым гореть в аду. Жаль, что между Островами и Регинией возможна только война.

Женщины бежали с направления удара в последний момент, но продолжают сыпать стрелами от реки — благо, вязкий берег для конницы не подходит. Долго стрелять им не дает подоспевшая регинская пехота. Нела, к ужасу своему, оказалась среди лучниц, что слишком далеко ушли от холма и теперь вынуждены обнажить мечи. Лицом к лицу она еще никогда не убивала! Через секунду девушка на земле, и кто-то намерен пригвоздить ее копьем. Не помня себя, она визжит, зовет Ива, а голова ее противника меж тем неестественно клонится набок, из шеи льет поток. Он падает, в последний миг хватая Нелу мертвыми руками.

— Вставай, регинка, — над Нелой не Ив, а Сильвира, старшая дочь Арлига и Выбранный Главарь лучниц. Регинкой назвала вроде бы беззлобно. У девочки из Лусинии нет выбора — только вставать спина к спине с сестрами и отбиваться.

Прежде, чем лучницы прорвутся на холм, она первый раз зарубит человека.

— Итак, — подвела итог Тина, — нас оставили на закуску. После победы им нужна будет красивая казнь. А кого-то приберегут, чтобы повесить в Регинии. Не меня, конечно, не для того кинжал храню. Что приуныли, сестры? Вы, что, мечтали умереть от старости?

Теор наедине с бочкой вина. “Как всегда”, — скажет Эдар Монвульский. Сеньор медлит покончить с ним только потому, что видел морского дьявола в деле. Такой способен пять — шесть воинов положить прежде, чем будет убит. Слишком большая цена за ничтожную жизнь. Люди сеньора не мешают островитянину заливаться вином, что приготовлено ко дню святого Фавентия. Пьяного надеются легко одолеть. Теору смешно, а на благоразумие плевать. Он осушил до дна чашу, потом вторую — залпом, словно воду. Третью. Всю жизнь вино действовало на него невозможно медленно, сегодня это некстати. Уже двенадцать лет некстати. Ему осталось поквитаться с Наэвом и Дельфину спасти, даже против ее воли. И пусть регинцы делают с ним, что угодно.

Бывшая сестренка готова умереть за Острова — иного он и не ждал, и все-таки чувствует себя брошенным, как ребенок. Эта сумасшедшая выбрала даже не смерть, а какую-то надежду! А что предпочла бы Ана, будь она здесь? Теор слишком любил Ану, чтобы ее недооценивать, он понимал: швырнула бы ему в лицо его пощаду и его любовь, отправилась бы в петлю вместе с Наэвом. Тысячу раз выбрала бы Наэва, а не его. Четвертая чаша. “За тебя, Ана!”. Изгнанник надеялся, что душа ее вспоминает о нем хотя бы с ненавистью. Если б явилась хоть во сне, упрекнула! Но Теору давно уже не снились сны, спал он все меньше и меньше. Ночная тьма — словно песок, на котором воображение рисует картины. Детство, юность, его невозможная жизнь бродяги, наемника, потом