стороне долины чествуют Карэла, ставшего героем. Молодой Герцог бранит его на чем свет стоит, тот лишь смеется.

— Где прячется их господин? — вопрошает он, переполненный лихим азартом. — Что за честь рубить это отребье, которое даже псам моим не ровня? Раз нет у них рыцарей, пусть выходит против меня Арлиг или хотя бы его сыновья!

— У него шесть дочерей, упрямый глупец!

Карэл неистово хохочет. Дочери? Тем лучше. Пусть выходят все шесть сразу. Воины слышат его и смеются, хлопают себя по причинным местам, обещая каждую морскую сучку насадить на копье. Пришпорив коня, Карэл вылетает на открытое место — всем лучницам мишень — и зовет на бой главаря разбойников. И Морскую Ведьму. И дьявола Алтимара, который ее бережет. Монладнец со шрамом в задних рядах войска крестится и дрожит от страха, армия выкрикивает славу сильвийскому рыцарю. Гэрих с трудом сдерживается, чтобы не пустить в ход кулаки. Клянется повесить как предателя любого, кто еще раз нарушит порядок.

— И тебя тоже, родственник! Понял меня?

Карэл ничего не понял, а Гэриху известно, как быстро погибают горячие юнцы.

У Арлига теперь пять дочерей, и три из них в Зеленой Долине.

— Я вижу лишь один выход, — говорит он помощникам. — Мы не можем просто отступить, потому что нас перебьют, едва сдвинемся с места. Поэтому приказываю выбрать пять сотен мужчин и сотню лучниц — и пусть задержат регинцев, сколько смогут. Да будут эти сотни жизней жертвой Маре за всех своих братьев.

О жизни самого Арлига не может быть и речи — он уйдет с основными силами и Островам еще послужит.

— Бросьте жребий, — велит он растерявшимся помощникам. — Сами решите, кто из вас останется здесь. — Он произносит как можно громче, чтобы слышали тэру: — Все мои дочери пусть будут среди выбранных лучниц!

Регинцы видят какое-то оживление на холме и гадают, что там происходит. Слова Арлига быстро облетают войско, Главари отбирают людей, некоторые — как Алтим — вызываются добровольно, но у большинства нет выбора. Проходя мимо Нелы, Рисмара безнадежно качает головой, и Дэльфе, сколько бы та ни просилась, отказывает. Норвин и многие из тех, кому предстоит отступать, лихорадочно стягивают кольчуги, чтобы отдать их лучницам. Многие — как Дэльфа — клянутся быть поблизости и прийти на помощь тем, кто выживет.

В последний раз ряды тэру оглашаются кличем “Алтимар!”.

“Алтимар, Господин бескрайнего…”

Гэрих может клясться и грозить, но порядка в его войске несравнимо меньше, чем у противника. Дисциплина исчезает, когда толпа островитян устремляется с холма на регинцев. Никакой слаженности действий. Приказов Молодого Герцога никто не слушает, да он и не понимает толком, что происходит. Как могут разбойники добровольно покинуть позицию и атаковать? Рождается и мигом расходится слух, что к островитянам явилось подкрепление, даже Гэрих верит поначалу. Тэру выбрали момент, когда всадники отдыхали, а пехотинцы только готовились к атаке — ошеломленные, они сразу и не разобрали, что противостоят им всего несколько сотен. Часть пеших отступила назад, а горячие головы, вроде Карэла, бросились в битву напролом сквозь своих же бегущих. Паника и неразбериха, минутного преимущества островитян достаточно, чтобы Карэла стащили с коня и проткнули. И над всем этим ликующий вопль “Алтимар!”. Затея Арлига удалась полностью, сотни выиграли время для тысяч.

А потом Мара явилась забрать свое.

“… Господин просторов и далей, Господин мой! Я, твоя Жрица, я слышу зов моего меча, слышу слезы моей дочери. Я заперта и никому не могу помочь — это так. Но это не так! Не правда! Я принадлежу Островам, Общине, тебе, я жива — и прошу жизни. Многих жизней прошу у твоей матушки, которая за каждым придет в его время. Алтимар, да свершится чудо!”

— Мертвецки пьян, — докладывают барону Эдару. — Он свалился возле частокола, и даже труба архангела его сейчас не разбудит.

Очень хорошо. Морской дьявол Теор больше не станет раздражать сеньоров.

— Зарежьте, как свинью, — приказывает Эдар своим людям. — Каждый предатель пусть найдет такую смерть.

Зеленая Долина заслужила название Алой.

Разбойники, что прикрыли отход остальных, сражались, как те, кому нечего терять. Регинцы бились, как бьются в шаге от победы.

Дурацкие мысли порой закрадываются в голову Луэса Норлитского. Теперь, когда избиение окончено, он думает, что в любой битве побеждают вороны, волки и бродячие псы. Думает, как странно видеть в луже крови Карэла, которому жить да жить, а себя, старика, — невредимым. Смерть сегодня много раз заигрывала с ним. Он был отрезан от свиты, сбит на землю, поднялся и сражался, как в лучшие свои годы, сумел вновь вскочить в седло. Когда все уже позади, возраст Луэса напоминает о себе. В рощице, скрывшей от врагов и своих, он дает себе передышку, снимает шлем, откидывает кольчужный капюшон. Осеняет себя крестным знамением. И обнаруживает вдруг, что вырезаны не все разбойники. В пяти шагах от него, забившись под дерево, плачет морская сучка. Ровесница его младшей дочери, черные волосы неровно срезаны, не по размеру кольчуга и пронзительно синие глаза. Такие, говорят, у Морской Ведьмы. Она не бежит, а Луэс наставляет на нее копье, но медлит заколоть.

— Я не хотела целиться в лошадей! — всхлипывает девушка, словно не понимая, что говорит с врагом. — Регинцев я убиваю охотно, но так жалко лошадей…

Она кажется слегка не в себе. В том ступоре после опасности, когда уже все равно. Луэс насмотрелся сегодня на островитянок, знает, чего стоят их стрелы. Но, Господи, как же он, поседевший в битвах рыцарь, пронзит заплаканную деву шестнадцати лет! Думает: ее и без него прикончат не сегодня, так завтра, и это будет правильно, ведь всякое семя дьявольского народа — враг, а живая душа. Все предки Луэса и он сам так считали. Но и ей, девушке с другого берега, твердили с рождения: регинец — это просто мишень для стрел. Одних лет с его дочерью и тоже чья-нибудь дочь.

— Беги, дурочка. Своему отцу передай, что он безумен, раз отпустил тебя сюда.

— Мой отец — Господин Морской, — шепчет Дэльфа вслед старому воину. Она, как и обещала, вернулась искать друзей. Резню она видела во всех подробностях.

Луэс шагом едет прочь и думает, что он совсем стар и глуп, раз жалеет девчонку. Его мысли прерывает стрела сзади, в голову — напрасно он снял капюшон. Падая с коня, он еще успевает представить, как островитянка опускает лук и улыбается сквозь слезы.

— Как исчез?! — орет Эдар Монвульский. — Как он мог исчезнуть?!

Воины виновато опускают глаза, сами