– Это же гениальный ход, – бормотал президент, продолжаяметаться по своему просторному кабинету, – это же эксклюзив, Валера. Тыпредставляешь, что будет, если немец станет свидетельствовать противПодосинского? Как поступит Генаша Подосинский, когда узнает, что немец у меня,живой и готовый все рассказать?

«Генаша выцарапает у тебя немца когтями, а потом ты сампогибнешь при загадочных обстоятельствах», – усмехнулся про себя Харитонов, авслух произнес, печально покачав головой:

– Это невозможно. Это действительно гениально, но совершенноневозможно.

– Что именно? – Президент остановился, резко развернулся кХаритонову всем корпусом. – Что именно невозможно, Валера?

– И то, и другое, – невозмутимо глядя ему в глаза, ответилХаритонов. Во-первых, никому еще не удавалось поймать Майнхоффа. Даже убить егоне удалось, а это куда проще, чем взять живым. Но если предположитьневероятное, если все-таки вдруг повезет, он не станет свидетельствовать противПодосинского.

– Ну есть ведь способы заставить, – не унимался президент, –деньги, страх, боль, шантаж… ну я не знаю. Ты специалист, Валера.

– Сначала надо взять, а это невозможно.

– Ну, тогда грош тебе цена, полковник Харитонов, – процедилпрезидент сквозь зубы, – мне не нужен такой начальник охраны. Мне не нужентакой человек.

Последнее прозвучало откровенной угрозой. Подумав несколькосекунд, президент смягчил тон:

– Валера, это не только мой шанс. Это наш с тобой шанс. Тыпонимаешь, дурья башка? Ну что ты уперся: невозможно, невозможно! – Последниеслова он произнес противным жалобным голосом, как бы передразнивая Харитонова.Захочешь – сумеешь. Наверняка у тебя есть какие-нибудь хорошие крючки для этогонемца. Ведь есть?

– Я так сразу сказать не могу. Мне надо подумать.

– Ну и отлично. Думай. Действуй. Сконцентрируйся только наэтом. Все остальное побоку.

Харитонов не стал рассказывать шефу, какие у него имеютсякрючки. Зачем такому занятому, такому нервному человеку, как президентакционерного общества «Шанс», лишняя информация?

Пылал свет во всех окнах. Еще на лестнице Алиса услышала,что в квартире страшный шум. Было включено все – оба телевизора, маленький накухне и большой в комнате, радио, кассетный магнитофон. Она открыла дверь, извуковая волна чуть не сшибла ее с ног.

– Максим! Ты где? – Она сняла сапоги, прошла в кухню,выключила телевизор и радио, бросила на стол ресторанный пакет с шашлыком,потом выключила второй телевизор.

– Максимка, ау! Я покушать принесла. В детской было пусто.Кровать разобрана. На смятой подушке сидела старая плюшевая обезьяна. Измагнитофона хрипел какой-то модный эстрадник. Алиса выключила музыку. Сталотихо. Городок «Лего» посреди комнаты был наполовину разобран. Рядом валяласькартонная коробка с деталями конструктора.

– Малыш, где ты? – прошептала Алиса, присела на кровать,потом вскочила, бросилась в ванную, заглянула в туалет, в большой стенной шкафв прихожей, почувствовала, что уже совершенно бессмысленно мечется по пустойквартире.

Остановившись посреди прихожей она крепко зажмурилась насекунду, чтобы остановить головокружение и хотя бы немного успокоить бешеноесердцебиение.

Входная дверь закрывалась на английский замок. Открытьотмычкой или стандартным ключом ничего не стоит. Домофон значения не имеет.Между девятью и десятью вечера половина подъезда выходит гулять с собаками.Посторонний человек может прошмыгнуть вместе с собачником. Если он не выглядиткак бомж, его пропустят без всяких вопросов и сомнений. И двоих пропустят, итроих. Она сама сколько раз пропускала посторонних не глядя!

Но кто-то мог заметить… Нет, что за ерунда? Максимка большоймальчик, он добровольно ни с кем не ушел бы, а тащить его силой, рискуя бытьзамеченным…

Пуховая зимняя куртка, теплые сапоги – все на месте, навешалке в прихожей. Шапка и шарф в рукаве.

Она вернулась в Максимкину комнату. Головокружение непрекратилось. Комната плыла перед глазами с дикой скоростью.

Могли надеть другую куртку, старую дубленку. Она висит вшкафу в детской. Ведь не потащили же его раздетого, в старых джинсах, в тонкойфланелевой ковбойке, в домашних тапочках.

Она шагнула к шкафу, шарахнулась лбом о железную лестницуспортивного комплекса, вскрикнула и сквозь нестерпимый звон в ушах, совсемиздалека, услышала:

– Мам, ты уже пришла?

Сначала она заметила тапочки на полу, потом медленно поднялаглаза вверх, к потолку.

От потолка до крыши большого старинного платяного шкафатянулось ветхое байковое одеяло, в которое она заворачивала Максима, когда онбыл совсем маленький. Огромные гвозди вбиты в потолок, к ним привязаны обувныешнурки, продернутые по углам одеяла. Получилось что-то вроде палатки. Из этойсамой палатки и торчала взлохмаченная Максимкина голова.

– Классное у меня гнездо? – спросил он, отодвинул крайодеяла и ухватился за лестницу спортивного комплекса. – А ты давно пришла? Ятам, кажется, заснул. Слушай, залезай ко мне, посмотри, как я все оборудовал.Мам, ну ты чего? Я всего три гвоздя вбил в потолок, видишь, штукатурка неосыпалась, никаких лишних дырок нет. Ну, ты лезешь ко мне? Или я спускаюсь.

– Спускайся, – тихо сказала Алиса.

– А ты покушать принесла? Я голодный ужасно. Вы где были сэтим твоим знакомым?

Он спрыгнул с лестницы. Алиса молча обняла его, потомприсела перед ним на корточки и взяла за руки.

– Малыш, мы сейчас уедем. На несколько дней. Ты спокойноодевайся, я тоже быстренько соберусь.

– Куда?!

– К тете Лизе на дачу.

– Почему?

– Я тебе потом все объясню.

– Что, прямо сейчас? Поздно уже, я есть хочу.

– Я принесла шашлык из ресторана. Разогрею, ты поешь. А япока позвоню тете Лизе. Мы заедем к ней за ключами.

– Хорошо, – кивнул ребенок и не стал больше задаватьвопросов.

Лиза Семенова, институтская подруга Алисы, была, пожалуй,единственным человеком, к которому можно обратиться в такой ситуации. Ониобщались довольно часто. У Лизы было четверо детей, муж занимался каким-тосерьезным бизнесом. Теплая старая дача, доставшаяся Лизе в наследство отдедушки-генерала, находилась в сорока километрах от Москвы, на станции Луговая.Зимой там никто не жил. Только иногда приезжали покататься на лыжах.