Он иногда чувствовал короткие дуновения старости, но за нимиследовали мощные приливы мужской злобы, и он тогда эти дуновения быстрозабывал. Он мог бы ходить гораздо быстрее и мощнее, если бы у него было дело подуше, Злобно отталкивая приближающуюся старость, Чепцов все же ходил медленно,размеренно, как бы маскируясь слегка мод старика. Неосознанно он иногдапримеривал маску старика, так – на всякий случай, в каком-то глубоком тайничкедуши старость иногда казалась ему последней защитой, последним оправданием. Такон и гулял ежедневно по Тимирязевскому лесопарку, сбивая с толку иных прохожих:сзади вроде старик, спереди – могучий мужлан.

– Вот уж не предполагала, товарищ, что вы поклонниклегкой инструментальной музыки, – сказала ему с комсомольским задорцемзнакомая старуха, тоже завсегдатай озонового оазиса. У старухи этой было ещевполне гладкое лицо с полными губами и грудь вполне женских очертаний, нораздутые «слоновьи» ноги.

Чепцов, по обыкновению, что-то буркнул неразборчивое ипродвинулся вперед. Заигрывания старухи дико раздражали его. Да неужели дряхлаяпрофсоюзная блядь видит в нем ровню для пары?

Парк Тимирязевской сельскохозяйственной академии, помимонаучной и пейзажной ценности, интересен еще тем, что здесь «женихаются»пенсионеры. Где-то здесь, в экспериментальных посадках, свил себе гнездо амурдля сверхпожилого населения. Вдовец или вдовица могут найти здесь себе пару наоснове общности культурных интересов, или для коммунальных улучшений, илипросто по сердечному влечению. Был здесь даже круг, где раз в неделю появлялсявосьмидесятилетний буденовец с гармошкой. Старухи попроще парочками танцевали,как бы показывая себя прихлопывающим в ладоши старикам. Интеллигентныепенсионеры в аллеях Тимирязевского лесопарка обменивались книгами,абонементными книжечками на концерты и тоже сближались.

Эта идиллия и постыдная игривость тимирязевских стариковбесили Чепцова, да к тому же иные развалины времен первой пятилетки бросалииной раз и в его сторону лукавые взглядики. Давно Чепцов прекратил бы этипрогулки, но многолетняя никотиновая вздрючка, да и нынешние дежурства в дыму ивони, да и домашние нелегкие запахи – все это делало свое дело: организм просилкислородику.

Иногда Чепцов позволял себе шутки – пугал стариков. Подойдетк какой-нибудь группе доминошников и станет сзади. Просто стоит за спинамихихикающих, кряхтящих, хрустящих стариков и тяжелые свои ладони держит накрестце. Тогда обязательно под его взглядом какой-нибудь доминошник съеживался,оборачивался, испуганно вздрагивал, подталкивал локтями соседей. Узнавали!Понимали! Старое-то поколение отлично помнило такие взгляды и понимало ихсмысл.

Узнанный Чепцов еще несколько минут стоял возле домино,предполагая, на какую статью какой старик тянет, а потом так же молча отходили, довольный, двигался к прудам, где обычно испытывал еще одно сильное ощущение.

Там, возле прудов, открывалась далекая аллея с шумящимиверхами, в конце которой поблескивал выпуклыми стеклами маленький, ноисторически весьма ценный для народа дворец. Глядя сквозь ровную высокую аллеюна дворец, Чепцов испытывал сильное чувство ненависти. Чувство это, можносказать, было безадресным. Не дворец же, в самом деле, ненавидел он! Дворецдавно уже стал ведь народным достоянием, цитаделью передовой науки. Не аллеюже, в самом деле, ненавидел Чепцов. По аллее ведь гуляло подрастающее поколение,в полном смысле смена! Да, конечно, не дворец и не аллею ненавидел Чепцов. Он,вероятно, ненавидел именно дворец в конце аллеи. Именно завершение аллеидворцом вызывало в нем острейшее мужественное чувство ненависти.

Слегка еще подрагивая щеками от ненависти, он уходил втемный и сырой угол парка, вынимал из кармана два грецких ореха и постукивалими друг о дружку. На стук с елки прямо в руки спускался маленький зверек,белочка-свирестелочка. Он кормил грызуна лакомыми вещами, чесал ему хрупкийбочок и даже иногда прикасался губами к забавным кисточкам на его ушах.

Потом он двигался вдоль литой чугунной решетки и здесьиногда думал о своей душе. Конечно, он знал, что никаких душ в природе нет, ноего собственная представлялась ему большим темным и сухим мешком смногочисленными карманами, ямками, перемычками. Чаще, однако, он не думал освоей душе, а после кормления белки выходил на улицу и садился в трамвай дляпрямого следования к дому. Так и сегодня…

…Еще от лифта он услышал стук пишущей машинки в глубинесвоей квартиры. Нина дома и вновь загружена «халтуркой», как она стыдливоназывает перепечатку диссертаций разных жидочков-карьеристов. Ну ничего, ещегод или два придется девочке помучиться… Сама виновата – слишком большиезапросы! Вчера купила за сорок рублей французские духи. Половина ставки!Четверть вознаграждения за многолетнюю верную службу! А пузырек – аптечный, иеще не доливают сучата, вшивые французы, или наши девчата в магазине малостьотливают. Конечно, запах – сводящий с ума!

Он открыл дверь своим ключом и, как всегда, замер, непереступая порога, в ожидании крика Полины Игнатьевны. Казалось, можно было быуже привыкнуть за столько лет, но он не мог привыкнуть и всякий раз ждал этогокрика с некоторым холодком в спине.

– Ля гер! Ля гер! Папашка! Папашка! Папашка францозиш!

Птичий, бессмысленно-издевательский жестяной крик, а потомначало рыдания, обрыв… и молчание.

Тогда он вошел и не заглянул за ширму, а только сказал в тусторону:

– Да-да. Погоди. Сейчас.

Прошел на кухню, вынул из черного портфеля пакеты молока,кефир, булки и оттуда с кухни увидел в глубине квартиры худую спину Нины, еесветлую гривку и плечи, подрагивающие от быстрой машинописи.

– Папа, ты? – крикнула Нина, необорачиваясь. – А я думала, ты сегодня…

По обыкновению, она не закончила фразы и ушла в своютрескотню.

Ясно, она думала, что он в институте дежурит, а он сФилиппычем обмахнулся и заступает ночь, в баре.

– Пап, будь человеком! – жалобно попросила она.

– Чаю тебе, что ли?

– Покрепче!

Он поставил чайник на газ, переобулся в мягкие шлепанцы,снял китель, повесил его в стенной шкаф, секунду подержал в руках потертый ужевельвет Нининых джинсов (ради этой американской тряпки неделю стучала поклавишам!), мимолетно понюхал джинсы в промежности (сорок рублей, духи, враг,весна), закрыл шкаф, пошел к Полине Игнатьевне, извлек из-под нее судно,мельком оглядел его содержимое (сегодня стул хороший, без слизи и крови), отнессудно в туалет, опорожнил его и промыл соответствующим хлорным раствором, затемводворил судно обратно под Полину Игнатьевну и влажным полотенцем протер ейлицо.