– Это католический крест, – пояснилМалькольмов. – В отличие от православной щепоти, открытой ладонью и слевого плеча на правое. Я так привык креститься.

– Хотите сказать, что давно креститесь?

В голосе незнакомца Малькольмову послышалось некое ревнивоечувство.

– О себе я ничего не хочу сказать. Я только лишьсобирался заметить, что Бог ведь один и у православных, и у католиков.

– Джизус Крайст, суперстар, – уважительно произнеснезнакомый страдалец. – Между прочим, он снова входит в моду.

Малькольмов поначалу немного разозлился на своего спутника,будто бы обиделся за Христа, но потом подумал – что я за дурак злиться нажителя лужи!

– Вставайте, дурачина-простофиля! Хватит, помолились,идемте на укол.

…Секретный стограммовый шприц влил в ночного пациента смесьсекретнейших витаминов. Уже выходя из процедурной, Малькольмов оглянулся.Пациент удивительно быстро ожил от секретного снадобья. Огромный, веселый инаглый, он лежал на кушетке и поглаживал по заду капитана медслужбы, медсеструМарину. Нет, подумал Малькольмов, этот человек не пропадет в этой стране, еслиуж даже из грязной лужи поднимает его не участковый врач, не обыкновенная«скорая помощь», а светило науки, гений, консультант УПВДОСИВАДО и ЧИС!

Малькольмов-то сам не был человеком столь удачливым: вотхотел просто выйти из поликлиники на чистый воздух и заблудился. Теперь он шелпо бесконечным, покрытым пушистым пластиком коридорам кузницы здоровья, невстречал ни души и не видел ни малейшего намека на выход. Что ж, подумал онтогда, давайте не терять времени даром и размышлять. Он шел теперь по лабиринтуи размышлял о лимфатической системе.

Сколько уже лет он сегмент за сегментом описывал и изучаллимфатические пути и ганглии человека и других приматов. Сколько уж онфильтровал, центрифуговал, пересаживал, замещал, возмещал, перемещал…Таинственная Лимфа-Д – вот была цель его бесконечных поисков.

В далекие времена, в конце пятидесятых, в какой-тоинтеллектуальной трущобе одной из столиц завязался спор, и далеко не потрезвому делу. Интеллектуалам тогда всюду чудился обман. Чудился им обман и внатуральной физиологии. Обман, обман… порежешь палец – из тебя вытекаетсоответствующая жидкость, смесь эритроцитов, лейкоцитов, прочая херация…распорешь душу – льются «невидимые миру слезы»… а уж не Лимфа-Д ли льется? Таквот и стали спорить: одни кричат, если и есть такая лажа в человеке, как твоя,Генка, так называемая Лимфа-Д, то выделить ее или даже нащупать невозможно иникогда нельзя будет! Малькольмов сатанел, кричал – обыватели, уроды, ничего выне понимаете! А ты понимаешь, корифей? Я? Я хоть и не понимаю, но чувствую, яиногда чувствую близость тайны, я иногда под микроскопом вижу странныевопросительные знаки судьбы. Он пьян, чуваки! Да он бухой, как конюх! Тогдаодна из девушек, пшеничные волосы, высокая грудь – эротический эталон техвремен, предложила обратиться за советом в смежные области молодого творчества.Малькольмов эту идею неожиданно поддержал. Девушка, лицо которой потом он никакне мог вспомнить, стала звонить в другие трущобы, в гнездовья новой молодежи, кскульптору какому-то, к джазмену, к писателю, к физику…

Везде тогда пили, везде спорили, везде звали девушку к себе.Никто, конечно, не сомневался в существовании Лимфы-Д, но каждый считал, что немедицинское это дело. Медики, дескать, пускай архиерейские насморки лечат, а ужоб открытии тайн они позаботятся, они, мудрецы и поэты, фишки тем более.Малькольмов тогда обозлился, всех «смежников» назвал олухами и покинул и своюкомпанию, прихватив, конечно, с собой девушку, и весь остаток ночи с горечью еелюбил.

Утром, забыв девушку, он стал изучать лимфатическую систему,надеясь когда-нибудь наткнуться на потайную дверцу в этом необозримом млечномлабиринте. Так он и изучал ее в свои сокровенные вдохновенные дни, когдатошнота от практической жизни, от успехов и от всего прочего подступала кгорлу. Тошнота проходила, подступали озарения, потом снова приближаласьтошнота, уже другая.

Тогда на столе появлялась бутылка. Малькольмов влезал встуденческие джинсы, кружил по Москве, просыпался норой в других городах, то наюге, то в Сибири, бурно выражал свои чувства, то есть нес всякий вздор вкаких-то летящих платановых аллеях, и тогда ему казалось, что он близок к заветнойдверце, еще чуть-чуть… Протрезвившись, он не мог вспомнить этого «чуть-чуть».

«Чуть-чуть», эта растленная блядь-сирена, манила его отбутылки к бутылке, от обмана к обману, но в руки не давалась. Когда ты пьян, тывроде катишься вниз по горной реке: поток силен, но цель твоя близка, хоть путьтвой и бесконечен. Трезвым ты идешь вверх, путь твой короче, труднее, вернее,но цель бесконечно удалена.

…Из-за угла коридора вдруг забрезжил мерцающий свет. Так ине приступив к научным размышлениям, Малькольмов ускорил шаги, надеясь найти зауглом выход на улицу. Он завернул за угол и вместо выхода увидел перед собоймолчаливо мерцающий телевизор.

Заканчивался горячий телевизионный денек столицы, и здесь, втемном холле секретной поликлиники, с экрана читал свою ночную речь некийидеологический генерал-комментатор. Звука не было, генерал только губамишевелил. Когда он опускал глаза к своей невидимой бумажке, подбородок еголожился на многочисленные складки дряблой кожи, и перед нами была вполнепривычная фигура мрачноватого бюрократа. Что говорил нам этот бюрократ? Что-товполне привычное: «…опираясь на решения… растить беспредельно преданных…беззаветным трудом на благо… выражает единодушное одобрение…» Когда же онподнимал голову, из кожных складок быстро выглядывала мордочка молоденькогохорька.

И в этом хоречке тоже течет космическая, таинственная как«прана» Лимфа-Д? Утром под окнами вот этой же поликлиники тащился какой-толабух, стареющий мальчик с саксофоном в футляре. Он поймал брошенную емукардиограмму, ухмыльнулся, зашел в магазин полуфабрикатов и вдруг оттудавылетел прелестный гогот молодого шалого сакса. Ночью тип с медными пуговицамилежал в грязной луже и размышлял о спасении какого-то мальчугана, какой-тостарухи. Да ведь и старушка эта, Божья незабудка, мелькала днем, и не один раз,толкала перед собой колясочку с румяным мальчонкой. Теперь вот с телевизионногоэкрана бюрократ-хорек показывает человечеству свои ракетные зубки. И во всех вних струится моя заветная Лимфа-Д.

…Однако выхода отсюда уже не найти. Садись теперь в этомягкое секретное кресло и смотри на это лицо. Перед тобой удивительное лицо.Перед тобой

Зощенко и Булгаков открыли этот тип в двадцатые года. Теперькоммунальный хам завершил свое развитие, обрел мечту своих кошмарных ночей –генеральские звезды, вооружился линзами здравого смысла, причислил себя к сонмутелевизионных светил.