С этого момента начинаем новую жизнь, товарищ подполковник вотставке. Деньги есть, и наши, и валютные, вот что самое главное. Найму сиделкудля Полины Игнатьевны, возьму Нинку, накуплю ей в «Березке» всего, чегозахочет, и уедем на три месяца на юг. А про напарника своего жалкого извалютного притона, про Лыгера паршивого, который перед каждым шведом унижаетсяза крону, никогда ей ничего не скажу. Нечего ей знать про это ничтожество,помешанное на наживе, которому мало двух гардеробных совместительств, еще на«Чайке» во Дворце бракосочетаний промышляет, помешан на наживе «французик изБордо». Сам буду девочке и отец, и муж.

Он обернулся. Она сидела теперь в углу, сжавшись в комок, ивсе смотрела на него непонятным взглядом. Должно быть, она не отрывала от неговзгляда и тогда, когда он возился со штанами перед зеркалом. Непонятный,спокойный взгляд. Он хотел было уже поделиться с ней своими захватывающимипланами, как вдруг в раскрытое окно с улицы влетел странный автомобильныйсигнал, похожий на лошадиное ржание, и Нина вскочила, будто в ней отпустилипружину, и, прижав к груди кофточку, подбежала к окну.

Чепцов тоже приблизился и увидел внизу новенький и блестящийавтомобиль «Жигули». Так и есть, недаром народ зовет эти автомобильчики«жидулями» – из автомобиля вылез Аристарх Куницер, да еще какой, видите ли,шикарный, в сером, понимаете ли, костюме, в галстуке с толстым узлом, эдакийсвежачок-англичанин, как будто не было на нем смирительной рубашки, как будтоне алкаш, а действительно ученый, талант, нужный народу кадр.

Далее началось нечто, показавшееся Чепцову нелепым сном.Движения, звуки, дуновения, запахи – все было полно непонятного зловещегосмысла.

Был теплый, погожий вечер, а Куницер под окнами снимал сноса затемненные очки. Сверху, снизу, сбоку неслись эстрадные песни, в основномзарубежные, а Куницер внизу помахал Нине рукой и направился к их подъезду.Загорелись закатными отблесками дома за массивом лесопарка, а в голову пришлаужасная догадка – у Нинки с Куницером связь! Лесопарк, полный ласковых крошек,трепетал верхушками, а Нинка мимо пронеслась пулей и выскочила из ванной уже вджинсах своих и в обтягивающей рубашке, вцепилась гребнем в спутанные космы,закусила губу. Ветер залетел в квартиру и принес с собой запах блаженного юга изабытого отрочества, а оттуда, из отрочества, выплыла следующая картина:вожделенная оторва, жена председателя ГубЦИКа, проезжает мимо мальчика вгромыхающем «Паккарде». Затем в квартире появился Куницер и был тут же схваченза рукав Ниной и влеком ею к выходу, дабы не услышал постыдный крик «ля гер, лягер». Крик все-таки раздался, и в нем послышался Чепцову оттенок торжества.Впервые послышался в бессмысленном крике какой-то оттенок чувства. Куницер отэтого крика вздрогнул и застрял в дверях. Медленно, будто в кино, он обернулсяи увидел в углу прихожей хозяина, еще не вполне заправленного, с расстегнутойширинкой и болтающимися рукавами. Сильное чувство полыхнуло на лицепсевдоученого и застыло отвратительной гримасой.

– Вы? – проговорил он. – Чепцов ваша фамилия?

– Не ошиблись, Аристарх Аполлинариевич, – тихо, новнятно сказал Чепцов и сделал приглашающий жест на кухню. – Что жеторопитесь? Прошу на чай. Домашнее варенье. Земляника. Сам собирал. Ниночкаварила.

«Усыплю бдительность вареньем, стариковскими манерами инеожиданно ударю! Пусть Нинка посмотрит, кто тут настоящий мужчина!»

Куницер резко шатнулся к нему. Лицо его теперь сверкалолатунным блеском. Он будто бы трепетал. Псих.

– Чай с вареньем? Благодарю! Не откажусь ни в коемслучае!

– Ля гер! Ля гер! Папашка францозиш! – ПолинаИгнатьевна явно была на стороне потенциального врага.

Куницер вдруг обхватил свою голову ладонями и стал на неедавить.

– Вы слышите – ля гер? Где я прежде это слышал? Выслышите? Мне не чудится? Папашка францозиш? – Он затравленно озирался.

Нина повисла на его плече, потянула к дверям, жаркозашептала:

– Мы опаздываем! Пойдемте, Аристарх!

Она посмотрела из-за плеча Куницера на Чепцова, и лицо ееисказилось от омерзения, гадливости – сгинь, мол, наук, нетопырь, нечеловек!

Куницер тут с удивлением на нее посмотрел, как будто впервыеувидел. Он посмотрел потом на Чепцова. На Нину и на Чепцова снова. Казалось,его тянет к Чепцову сильнее, чем к Нине, однако он дал себя увлечь за дверь.Лязгнул замок. Лифт ушел вниз.

– Ля гер! Ля гер!

Задыхаясь, мутясь, хрипя, Чепцов отшвырнул ширму и со всегоразмаху залепил пощечиной ненавистную пасть Полины Игнатьевны.

Впервые за двадцать лет оборвался на полуслове крикполковничихи. Она глядела теперь на Чепцова ясными синими глазами. Емупоказалось, что она сейчас заговорит. В смятении он закружил по квартире.Тесная и душная квартира, хуже гроба! Все запахи, вся слизь, карболка,венгерский суп-гуляш, штанишки, пот, французские духи, французская трухляваяженская нечистота – сдавили горло бились в висках. Вся жизнь! Искупление…

Искупление? Трюмо поехало набок, разлетелись бумаги, пишущаямашинка беззвучно трахнулась на паркет. Он рухнул на то место где еще недавнолежала Нина, и ощутил на липком лаковом полу новый прилив страсти. Вот так, воттак, ты умрешь подо мной, паршивая сучка! Ушла с подонком, жидком, декадентом,как будто и не было ничего, как будто не исторический день в жизни семьи! Убью,заебу, разорву промежность!

Очнувшись, он увидел перед собой свою правую руку, чтолежала на полу, словно бревно. Кисть руки сжимала лист бумаги. Парализованарука? Жаль. Хорошая была рука. Много внесла ясности в классовую борьбу завеличие Отечества.

Вдруг рука свободно поднялась и приблизила к его лицу смятуюбумагу. Вторая рука выбралась из-под туловища, чтобы бумагу расправить.

«Боритесь против нарушения гражданских прав и заосвобождение героев демократического движения, генерала Григоренко, ВладимираБуковского, Натальи Горбаневской, Андрея Амальрика и сотен других!»

Так, теперь все ясно. В растрепанных чувствах забыла заказеца ведь именно за заказцем приезжала контра на «Жигулях». Так, вздохниоблегченно всей грудью! Как все прояснилось! Надо исполнить свой долг! Теперьвсе ясно – долг, честь, борьба! Все пойдете в тюрьму! Наука обойдется,незаменимых нет! Нинке тоже придется похлебать баланды. Ради долга и дочерьюдолжен пожертвовать патриот! Как Павлик Морозов! Нет, жидки, не подточить вамжалкими зубенками башен социализма!

Он встал с пола, поднял зеркало, причесался, надел китель.Тоска и мрак не уступали места животному патриотизму. Старик с трясущейсячелюстью смотрел на него из трюмо.