будут уничтожены в точке сингулярности. Павлуша тоже этого боялся. А если не схлопнутся? Если никакой сингулярности не существует, а все они лишь верят в безумные страшилки? Не окажется ли так, что он сам, собственными руками, обречёт родной мир на уничтожение?

В этот момент Акудник почувствовал, как мягкая ладошка Эльвиры прикоснулась к нему и сжала его руку. Подумай о ней? Что будет лучше для такой, как она? Грубый жестокий мир, в котором правит Гробченко и подобные ему «победители», ступая армейскими сапогами по груде костей побеждённых? Такая отвратительная и сюрреалистическая юдоль серости и безысходности. Разве человечество уже не испытало её гнёт в двадцатом и двадцать первом веке? Может быть пора встать и сказать во весь свободный голос: «Хватит».

Хватит…

— Хватит! — прорычал юноша, от прилива ярости кроша собственные зубы. — Сделай это. Давай! Аннулируй к чертям собачьим всю эту зону, и весь этот грёбаный свет. Я даю тебе такое разрешение. Слышишь?

В ту же секунду Шон исчез, а Сфера распалась на отдельные части — пустые скорлупки, некогда содержащие нечто важное. Свет, яркий и пронзительный, наполнил всё вокруг, каждый закоулок, каждую трещинку в стене. И мир остановился, словно замер на пороге чего-то нового. Затем он слегка потускнел, напоминая полузастывший янтарь, стекающий с Древа Жизни.

— Это всё? — спросил-подумал Акудник. — Всё закончилось?

— Всё только начинается, — раздался знакомый голос в его голове. — Мы замерли. Однажды это же произошло в Москве, Питере, Новосибирске, Челябинске и ещё во множестве городов твоей Родины. В тех, которые вы хотели защитить от тягот войны. Но один единственный ренегат, отщепенец своего общества, нарушил стройную математическую модель, исключив из неё маленький закрытый городок. Когда-то именно Зеленоград-2 спас всех пребывающих в Сущем и за его пределами. Теперь осталась последняя вещь, которую ты должен сделать. Уже сам.

— Какая вещь?

— Красный Протокол! Запусти его.

Борис повернул голову и понял, что всё оборудование в помещении, ещё недавно выключенное и неработающее, снова функционирует. Весь мир как-будто ждал от него финального, завершающего шага.

Акудник приблизился к центральной панели и увидел перед собой красную кнопку. Она манила его, сверкая в желтоватой застывшей патоке пространства-времени. Борис положил на неё дрожащую руку и замер. В коридоре, через который они недавно прошли, стояла чья-то огромная нечеловеческая фигура. Моргнув, чтобы прогнать наваждение, он понял, что зрение не обманывает его, а лишь искажает действительность. То было две фигуры — восседая верхом на мохнатом уродливом звере, к нему приближался Чёрный Человек, абсолютно нагой, с длинными чернильными космами.

Мишутка и Энгельс, мелькнула паническая мысль, но затем он понял, что ошибается. Среди этих существ больше не было ни того, ни другого. Только Хобот, только всемогущий Эфириал Тьмы.

— Нажимай, — раздался испуганный голос Шона. — Я пытаюсь их удержать, но они гораздо сильнее меня. Если ты не поспешишь, всё это было зря: весь пройденный путь, все страдания и гибель наших родных. Нажимай!

И тогда Борис снова поддался панике, со всей дури ударив кулаком по красной плашке.

Поначалу ничего не произошло.

Юноша выдохнул, пытаясь уловить вокруг себя хотя бы малейшее изменение. И внезапно всё случилось. Застывшая жёлтая пелена была сломана. Десятки и сотни тысяч искрящихся орбиталей начали перемещаться, вращаясь вокруг них, сливаясь друг с другом в единые завораживающие потоки. Эльвира стояла рядом с юношей, с открытым ртом наблюдая за ними. В её глазах было восхищение.

— Что это? — спросил Борис. — Всё получилось?

Ответа не было.

— Шон? Ты меня слышишь?

И снова полнейшая тишина.

Борис повернул голову, обращая взгляд на тех, кто ещё недавно был его самыми главными врагами, ответственными за гибель отца и брата. В отличие от Сферы они всё ещё находились в бункере. Совсем рядом с ним.

Хобот-Энгельс спрыгнул на пол с Хобота-Мишутки, и последний рассыпался в воздухе на миллионы чернильных фракций, которые тут же растворились среди разноцветных потоков. Хобот-Энгельс сделал шаг вперёд, и только теперь Борис увидел среди его многочисленных дредлоков три иссушенные головы, словно на картинке, изображающей одного из древних богов. Среди них была голова Виктора Гробченко, который ещё недавно бродил среди папоротников магического леса, а также Карло и Клу, которых Борис когда-то оставил во власти Пиковой Дамы. Неужели Энгельс добрался до них, чтобы отомстить? Или скорее, чтобы воссоединиться со своим мохнатым приятелем.

Это было уже слишком для расшатанной психики юноши. Всё случившееся с ним — гибель людей, бесконечное бегство от преследователей, ежедневное, на протяжении года изматывающее его ощущение опасности, и всё это на развалинах цивилизации — подкосило душевные силы человека, заставив его сломаться в тот момент, когда долгая миссия подошла к концу.

— Шон? Что мне теперь делать? — дрожа всем телом, воскликнул Акудник. — Шон, где же ты? Почему бросил меня?

— Они ушли! — резким бесцветным голосом сообщил Хобот, в упор глядя на него страшными непроницаемыми глазами. Борис неожиданно понял, что на него смотрят одновременно миллиарды существ, а может и больше, и от осознания этого у него подкосились ноги.

— Кто ушли?

— Наш враг, который попал в твой мир прежде нас. Тебе не стоило им помогать, человек. Ваш поступок теперь продлит всеобщую агонию на время, кратное бесконечности. А ведь мы могли бы начать всё с чистого листа, вернувшись к отправной точке.

— Ты говоришь о сингулярности? Она и есть гибель для всего Сущего, — собрав в себе силы, возразил ему Акудник.

— Но после гибели неизбежно следует возрождение, — сурово ответил Эфириал.

Борис не знал, что на это сказать, поэтому просто спросил:

— Ты собираешься убить нас?

— Это уже не имеет никакого значения. Вы опередили Нас и сами подписали свой приговор. Потоки изначальной энергии прямо сейчас размывают границы обоих вселенных и скоро мы все станем чем-то единым и несуразным. Вот, что должно пугать тебя, ибо это бесконечно пугает Нас.

Внезапно раздался звонкий голосок Эльвиры, которая дерзко смотрела на Чёрного Человека, нисколько не боясь его.

— Почему же вы такие эгоистичные? Что плохого в том, что все продолжат жить? Почему Вы решили, что лучше других знаете, кому и как следует жить или не жить дальше.

Хобот впервые обратил на девочку внимание.

— Если мерилом жизни являются страдания, разве не лучше всё прекратить, дитя? К чему эта бессмысленная агония?

— Агония? Ты прав и не прав одновременно, дурашка. Жизнь это и есть агония. Всегда была ею. Чтобы любое сознание зародилось, должно пройти множество циклов страданий. И вот, когда мы столкнулись с чем-то неведомым до сих пор, ты предпочёл предать всё огню, боясь агонии? Ты понимаешь,