В голове до странности пусто. От ромового пунша она немного кружится, и мне трудно сосредоточиться. Эх, не надо было допивать за Алекс!

Несчастный пленник весь трясется, его сдавленные всхлипы звучат у меня в ушах резко и пронзительно.

— Вайя! — рычит Йохан, и я вздрагиваю. — Сидите смирно. Когда все начнется, вам нельзя будет уходить, а я вам не нянька. Нужно очень сильно сосредоточиться. Не отвлекайте нас.

Я давно подозревала, что Йохан — опасный человек, но мне он никогда ничего плохого не делал. Я вспоминаю, как мы с Кейс, еще совсем маленькие, приходили к нему в «Роти-Роти» и он угощал нас фолори и тамариндовыми конфетами. Как он часами занимался со мной после уроков, когда мне не давалась какая-то тема. Мы всегда были родные друг другу, и чистая и нечистая магия были ни при чем. Я знаю, на что он способен, но никогда не боялась, что эти клыки укусят меня саму.

До этой минуты.

Нечистые обряды очень мощные, однако легко могут выйти из-под контроля. Йохан не имел права рассказывать нам о них на уроках, но его дети, естественно, болтали лишнего на ежегодных барбекю. Как только обряд начинается, нужно полностью сосредоточиться на цели — нельзя отвлекаться ни на что, кроме тела перед тобой. Не говоря уже о том, что во время обряда невозможно творить никакие чары, поэтому необходимо прятаться в надежных местах вроде запертого подвала.

— Да, конечно. — Я стараюсь, чтобы голос звучал твердо.

Йохан отрывисто кивает мне.

Лица его детей не выражают ничего. Сколько раз они это проделывали? Йохан всю жизнь, сколько я его помню, был открытым геем, все его дети — из пробирки, и он их просто обожает и следит, чтобы у них было все на свете. Кто их матери, никто не знает. В Канаде нельзя купить донорские яйцеклетки за деньги, их раздают бесплатно, но только бездетным семьям. Ходят слухи, что мамы детей Йохана — колдуньи, которым Йохан оказывал разные услуги, а взамен требовал, чтобы они стали суррогатными матерями его отпрысков. Я однажды спросила у Рубины, хочет ли она узнать, кто ее родная мать, а она только подняла бровь и ответила: «Зачем? У меня есть папочка».

За то, что ты носишь фамилию Дэвис, надо платить. Дэвисы вынуждены делать всю грязную работу, чтобы все остальные, вся наша община, могли спокойно жить. Они отнимают одну жизнь, чтобы спасти многих. Не так-то просто их осуждать, когда я собираюсь поступить так же.

— Мы собрались здесь, чтобы почтить наших предков и защитить их племя. — Йохан раскидывает руки в стороны. — Этот обряд принесет благословение нашему священному празднику, когда мы воздаем хвалу нашим традициям и приветствуем предков, пробудившихся от вечного сна. Мы пресечем любые попытки навредить нашему народу. Этот карнавал — наше наследие, мы будем оберегать его.

Йохан хлопает в ладоши.

— Вот какова цель этого обряда.

Итак, цель есть. Теперь будет кровь.

Мне хочется отвернуться. Уклониться от того, ради чего я пришла.

Но я не отворачиваюсь.

Йохан поднимает нож над головой и вонзает его в живот жертве.

Несчастный визжит, словно не человек, а какой-то зверь. Кожа расходится под ножом. Кровь льется струей, забрызгивает голубой дождевик Йохана. Йохан не улыбается. Ему это не нравится. Он просто делает свое дело. Кровь окрашивает багрянцем волосы жертвы…

Синие с серым.

Сердце у меня колотится, будто это в меня вонзили клинок.

Волосы…

Люк?

Я вскакиваю со ступеньки, едва не падаю вперед.

Я хочу — нет, мне надо! — подойти к нему.

Остальные следуют примеру Йохана — с мрачными лицами вонзают ножи в тело Люка. Раны разверзаются, кровь хлещет оттуда жуткими фонтанами. Все это время Люк кричит и дергается всем телом, пытаясь вырваться.

Неужели взрослые это подстроили? Бабушка, мама, тетя Мейз… Неужели они затащили Люка сюда, чтобы Дэвисы убили его за меня?

Я подбираюсь все ближе и ближе. Зигзагами. Нож у Аметиста застревает, ему приходится упереться ногой в тело Люка, чтобы выдернуть клинок, а Йохан при этом вполголоса дает ему советы. Магия в комнате конденсируется, словно лишняя доза гравитации, которая придавливает меня к полу. Аметист пыхтит от натуги — ему никак не удается вытащить застрявший нож.

— Не надо! — умоляет Люк захлебывающимся голосом, от рыданий в горле у него булькает, когда он кричит. — Пожалуйста, перестаньте!

Ноги у меня ледяные и стылые, как цементный пол, по которому я иду. Тело Люка качается мне навстречу, кровь из его ран выплескивается мне на голые ступни. Я чувствую, как она булькает между пальцев.

— Не надо… — шепчу я еле слышно, но мой голос гремит и раскатывается в ушах. — Перестаньте…

Они его убьют.

Они его убьют!

Мои пальцы прикасаются к его лицу, мокрому от слез.

— Вайя! — отчаянно кричит Йохан прямо мне на ухо.

Видение мгновенно гаснет, и я внезапно понимаю, что передо мной вовсе не Люк.

Люка здесь и в помине не было.

Я отшатываюсь от окровавленного тела.

И только потом понимаю, чтὀ натворила.

Я нарушила круг.

Густеющая в воздухе магия из тумана превращается в молнию, разящую с грозового неба. Она становится видна — точь-в-точь огненный хлыст.

И он нацелен на ту, что нарушила круг. На меня.

Первый удар взбесившейся магии приходится мне в грудь, и горло у меня разрывается от крика. Я отворачиваюсь, сгибаюсь, чтобы закрыться от боли, и следующий удар попадает в спину. Подвал наполняется вонью моей горелой плоти — словно пережаренный бекон на сковородке.

Я рыдаю так, что не могу дышать, жду третьего удара — но его нет.

Над ухом у меня раздается громкий хрип, и я поворачиваю голову.

Надо мной нагнулся Йохан, он прикрывает меня своим телом, лицо искажено от муки, каждая жила на шее набухла. А раскаленная добела магическая молния бьет его в спину — снова и снова.

Эти удары предназначены мне.

— Зачем вы так? — сиплю я.

Брови у Йохана страдальчески сдвинуты, он коротко вскрикивает, когда его настигает очередной удар.

— Я не допущу, чтобы в этом доме погибали дети. — Он скрипит зубами. — Даже если это просто глупая девчонка, которая сама напросилась.

Под потолком раздается последний удар, молния гаснет, и настает тишина, как после взрыва. Кругом разливается запах пепла и гнили.

Йохан падает рядом со мной, весь в крови — своей, моей, крови человека, качающегося на веревке.

Человека, который больше не кричит и не дергается.

Человека, который никогда не был Люком.

Его больше нет.

Из горла рвутся рыдания, я сворачиваюсь в