с своей стороны, насколько это будет возможно, постараюсь усладить ваши дни, и для меня не будет большего удовольствия, как дать вам разрешение возвратиться в ваше отечество».

Клеркер часто бывал в Выборге в доме жены Мусина-Пушкина. «После трех-недельного пребывания в старом шлоссе, нам позволили прогуливаться по городу и в крепости, но под строгой охраной, которая зорко следила за пленными. Нас освободили из ужасной (?) тюрьмы и на честное слово мы свободно по своему усмотрению могли вращаться в городе и крепости. Я тотчас же устроился у одного адвоката, у которого прожил пять месяцев». «Девять месяцев я провел в этом городе (Выборге); самое неприятное время, какое я когда-либо переживал, принужденный жить среди народа, обычаи и нравы которого отличались от тех, которые усвоены честными и настоящими людьми. Этому народу неизвестна была истина. Я часто посещал ассамблеи или, так называемые у них, маскарады».

В то время, когда русские собирались «ставить твердую ногу в Шведской Финляндии», графу Мусин-Пушкину предписано было: «финляндцам от войск наших оказывать всю ласковость и пощаду к имению, дабы таким образом и деятельно уже доказать благое к ним наше расположение». С той же целью и из желания возобновить полезные для нас связи с финляндцами, Мусину-Пушкину разрешено отпускать некоторых пленных офицеров. Другое распоряжение того же времени гласило: впредь не держать ни единого пленного шведского офицера в Финляндии.

Русским, отвезенным в Швецию, предложили служить во флоте, с платой по 2 риксдалера. — 80 человек приняли это условие. Другие уклонились. Перешедшие в шведский флот, располагая деньгами, предались пьянству. — Пленных, содержавшихся в крепостях за разные преступления, присудили к работам, преимущественно на галерах. Число их доходило до 343.

Часть пленных, около 42 чел., пытались убежать, но были пойманы в лесах и на островах. — Предполагали, что им помогли наши офицеры, почему шестерых отправили в Фалунь.

Новой партии стали оказывать менее «сострадания». Находили, что первым пленным предоставили излишнюю свободу, так как они играли в карты и их посещали женщины. Среди пленных было не мало англичан; они проклинали упрямство и распоряжения принца Нассау-Зигена. Многих знатных русских король отправил домой, в надежде, что русские отпустят графов Левенгельма и Руденшёльда, служивших у него в гвардии.

К концу войны (6 авг. 1790 г.) некоторых русских офицеров освободили на честное слово не служить до заключения мира. Одни из них, однако, не в состоянии были воспользоваться милостивым королевским разрешением, за неимением средств для переезда в Россию.

Из другого источника известно, что пленных русских назначали на работы, но их оплачивали. Жаловаться на свое положение они не могли, так как в свободное время беспрепятственно развлекались пляской. Кадеты были отправлены в Упсалу, где могли продолжать свои упражнения. Гардемаринам король желал дать возможность заняться науками в университетских городах, но незнание шведского языка помешало осуществиться этому плану. Один из гардемаринов (Бунин) был по ошибке посажен в Свеаборгский каземат, где он, лежа на соломе, получал пищу сквозь отверстие в потолке. Когда ошибка была обнаружена, комендант от имени короля извинился.

«Вообще, — как свидетельствует в своих записках К. Масон, — эта война по своему характеру отличалась «от обычного способа ведения войны русскими». Они встретили во врагах шведах учтивость и храбрость; а всякий благовоспитанный русский, ценя в себе самом эти качества, дорожит ими и в других».

28 августа король, возвратясь в Стокгольм, охотно говорил со всеми о войне и мире, приписывал себе большую заслугу и славу, особенно в деле заключения мира, утверждая, что Императрица более его добивалась мира. Он хвалил мужество Императрицы и её поступки; он с пренебрежением отзывался о посредниках, говоря: я сам начал войну, сам и окончил ее.

Русские флаги, как трофеи, были доставлены в Стокгольм. Все ремесленные учреждения были освобождены от занятий, чтобы дать им возможность следовать за флагами и кричать ура. На роялистов и всех здравомыслящих это сборище мальчишек, руководимое полицией, произвело, конечно, неблагоприятное впечатление.

По возвращении в столицу, Густав III позвал к себе знаменитого скульптора Сергеля и приказал ему изготовить рисунок обелиска из гранита с тем, чтобы город поставил его, как знак своей признательности, королю. Разговаривая с бургомистрами Стокгольма, Густав сказал, что земель он войной не приобрел, но самостоятельности королевства достиг уничтожением Ништадтского и Абоского договоров. Королю показали рисунок проектированной статуи. Но он уже раздумал ставить себе мраморный памятник, который вскоре мог рассыпаться, а выразил желание воздвигнуть его из бронзы. В Европе короля называли в это время Густав Бесстрашный.

«Весьма лишь немногие войны, — говорит Ланжерон, — изобиловали столь важными событиями и представляли собой такое разнообразие, как поход в Финляндию 1790 года. Предначертания принца Нассау, в случае точного исполнения, могли бы уничтожить шведскую монархию. С другой стороны, если бы план нападения шведов на Ревель имел успех, Густав III очутился бы в С.-Петербурге. Тут именно Круз оказал России великую заслугу. Затем чрезвычайно быстро следовали друг другу: отчаянное положение шведов в Выборгской бухте, — где Густав был отрезан в продолжение трех недель от сообщения со всем остальным миром, — и блестящая победа, одержанная им, одна из знаменитейших побед в истории Швеции».

«Не случись конфедерации в Аньяла, — утверждает Ланжерон, — Густав III непременно дошел бы до Петербурга, что явилось бы страшным уроком для России. To же самое случилось бы в 1790 г. без крупных промахов Карла Зюдерманландского. И для России и для Густава III исход борьбы легко мог сделаться роковым. Отсутствие единства военной мысли в обоих лагерях препятствовало успехам сколько для одной, столько для другой воюющей стороны». Швеция израсходовала 24 мил. рублей, по исчислению других — до 36 мил. Она потеряла до 10 тыс. народа, истощила казну и страну. Численность населения Финляндии (вместо прироста) уменьшилась на 1.200 ч. Война легла на нее тяжелым бременем. Когда 13-24 августа она узнала о заключении мира, то никакой особой радости не проявила.

В шведской армии и во флоте от болезней умерло 9.779 человек; убитых было 1.439, раненых — 1.225 и взятых в плен — 4.957, причем 1.178 беглых и 3.782 должны были подать в отставку. Таким образом вся потеря доходила до 21.357 человек, из коих 2.824 чел. приходятся на 1788 г., 9.736 на 1789 г. и 8.799 на 1790 г. Проф. Л. Ставенов находит, что Швеция потеряла до 50 тыс. организованного войска.

В 1788 г. жителей в Финляндии считалось 706.370, а в 1789 г. — 705.088.

Кроме того, Швеция потеряла 15