он вздумает обратить мир в перемирие. Екатерина поэтому решила: «нам войска сухопутные не трогать дондеже он своих не выведет из Финляндии. Игельстрёма наставить, дабы объявил Г. М. Армфельту, что мы никого не выведем, дондеже не уберутся восвояси... Трактат мирный по ратификации скорее напечатать, дабы свет его видел».

Екатерина была не из тех, которых легко можно было запугать. Чем серьезнее стесняли ее обстоятельства, тем более пробуждалась её решимость. «Противу злостных затей врагов наших нет иного способа, — читаем в личной заметке, — как стараться достигнуть до заключения мира, и для этого взять всевозможные меры, дабы идти прямо в Царьград, в Стокгольм и в Варшаву и там оный сделать».

Непосредственно за миром начались разные пререкания и старые счеты между сторонами, почему в одной из собственноручных заметок Екатерины II читаем: «Игельстрём мог бы сказать Армфельту, что и так весь трактат в их пользу, а все в нарушенных статьях нам выгодное опрокинуто; чего же мы, кроме укрощения военных действий, выиграем? Спасли свое вот и все тут; а постыдной медиации бездельнику, и вероломца не хотим вот и все тут».

Екатерина предугадывала дальнейшие осложнения. «Сей мир кажется легенький и ветренный, сумнительно, чтоб или вовсе, или долго устоял. Тысячи споров произойдут».

И, действительно, Густав не мог остаться вполне довольным Верельским миром, потому что заветные его желания оставались неудовлетворенными: границы не расширены, и денежная субсидия не получена. Ни о той, ни о другой в трактате не было ни слова. — После обмена ратификаций, он, в беседе с Игельстрёмом, сразу вернулся к вопросу об урегулировании границ и передал ему карту, на которой весьма ясно обозначено было его желание получить: устье р. Кюмени, Гегфорс, остров Роченсальм (или Свенскзунд) и Нейшлот. Игельстрём не осмелился официально представить подобную карту своему правительству, но частным образом вручил ее графу А. Безбородко. В то же время король повелел Стедингку представить Потемкину, что Россия навсегда будет обеспечена дружбой Швеции, если за последней признана будет граница, установленная в 1721 г., и выдана будет субсидия в 1,5 мил. рублей. Особенно беспокоили короля его частные долги. На счет русской казны они не были приняты. Императрица, узнав об обещании своего уполномоченного, сказала: «выходит наружу, что барон Игельстрём при заключении мира много лишнего обещал».

Г. М. Армфельт с своей стороны также напоминал Игельстрёму об исправлении границы и об уплате долга и удивлялся, почему для урегулирования первой требовалась такая медленная «метафизика».

Вновь назначенный представитель Швеции при петербургском дворе, К. Стедингк, добившись частной аудиенции, также напомнил об обещанных королю субсидиях. «Да, — ответила Императрица, — как последствие союза, который будет заключен». «Я уполномочила г. Стаккельберга, — читаем в черновом наброске Императрицы, — специальная комиссия которого служит еще одним доказательством моей большой склонности закрепить узы, предложенные Вашим Величеством. — Одновременно обсудится план нашего союза и полюбовное размежевание наших обоюдных границ».

Но по окончании переговоров, в течение зимы 1790-1791 гг., Швеция вооружалась. Наблюдавший за этим граф Я. Е. Сиверс писал дочери: «Его (Густава III) можно купить, и я уверен, что его купят, лишь бы были деньги. Но у англичан больше гиней, чем у нас рублей. Вот это-то и плохо».

В апреле 1791 г., в виде меры предосторожности с нашей стороны, Суворова послали осмотреть шведскую границу.

«Дайте мне кончить с турками, и тогда я с шведским королем разделаюсь. Можно ли удовлетвориться его требованиями? Хочет и денег и половину Финляндии». И действительно, Швеция не прекращала своих домогательств.

Дело затягивалось вследствие того, что Екатерина желала возможно дешевле приобрести союзника, не сделав территориальной уступки, а Густав, — поставив условием союза определение границ, получение денежной помощи и возрождение Франции, — присматривался к изменявшимся обстоятельствам на Западе и предлагал Г. М. Армфельту «показывать усердие в переговорах и ловкость», которая дала бы возможность заключить, что проволочка исходит от Стаккельберга. Оставался еще страх за торговлю Швеции, которой могла повредить недоброжелательная Англия.

Густав, посылая своему уполномоченному инструкцию относительно союзного договора, между прочим, писал (2 июня — 22 мая 1791 г.): «Счастливейшим днем моей жизни будет тот день, когда я заключу тесный союз с родственницей, которую я люблю, с великой женщиной, слава и имя которой наполнят страницы истории и дойдут до самых отдаленных веков; когда я присоединю свое имя к её имени, мне кажется, что я приобрету частичку её бессмертия».

По прошествии недолгого времени, когда Густаву казалось, что цель была уже близка, он вновь писал: «После 13-летних стремлений, я буду связан договором с единственной монархиней, которая поддерживает честь коронованных особ».

К намеченной цели Густав шел всеми доступными ему путями. Его представители работали в том же направлении и в Лондоне, и в Петербурге.

8-19 августа 1791 г. гр. С. Г. Воронцов сообщил из Лондона о странном разговоре, бывшем между ним и шведским министром Нолькеном. «Зачем вы вооружились?» — спросил последний. «Затем, что вы вооружились, а коль скоро сосед вооружился, благоразумие требует сделать то же самое». «Но мы не думаем нападать на вас». «Очень верю; но обманувшись, однажды, не следует быть доверчивым» ... После этого Нолькен вновь заговорил. «Послушайте, мой любезный граф, есть настоящий способ навсегда нам сдружиться и никогда не воевать друг с другом. Вы так растянулись, и у вас так много земли, что для вас ничего не значит немножко уступить её, что будет нам совершенно кстати. Пусть ваш двор отдаст нам Фридрихсгам, Вильманстранд и Нейшлот, и Швеция никогда больше не будет воевать с вами». — «Вы очень скромны в ваших желаниях, любезный мой барон, и мне удивительно, отчего в число дружеских уступок вы не включили Кексгольма и Выборга, потому что между друзьями чем ближе, тем желательнее». — «Вижу, что вы шутите, но я говорю вам вовсе не шутя». — «А я полагаю, что теперь-то именно вы и шутите, и даю вам слово не передавать ваших слов нашему двору, потому что нам не позволяют писать шутки в наших депешах».

Императрица столь же последовательно добивалась союза с Швецией, отклоняя земельные её домогательства, сколь Густав стремился получить территориальный прирезок. «Г-н гр. Стаккельберг, — писала Екатерина (в апр. 1791 г.), — передайте от моего имени шведскому королю, что личное мужество, высказанное им особенно ярко под Выборгом, когда он прорвался чрез мой флот и вышел из залива, возвысило мое мнение о его храбрости; мое расположение к нему обратится в глубокое уважение, если его величество гением своим победит искушения, которыми враги