В последующих письмах Императрица Екатерина, опасаясь, что враги её вновь склонят Густава к нападению на её владения, предлагала Стаккельбергу склонить короля хоть к нейтралитету.

Узнав, что он уехал в Ахен и Спа, Екатерина вздохнула свободнее, зная, что в течение лета наступления не предпримет.

Распространился слух, что Густав III собирался разрешить англичанам занять Ловизский порт. Императрица старалась отклонить его от подобного намерения, чтобы избежать в Ловизе склада контрабанды.

Екатерина продолжала добиваться союза и дружбы шведского короля, для упрочения Верельского мира и спокойствия на севере. В этих видах, в письмах Императрицы к Стаккельбергу не раз выражалась признательность Г. М. Армфельту «за добрые и честные поступки в отношении нас». А 24 августа 1791 г. она писала королю: «Государь, мой брат... Я сказала и повторяю Вашему Величеству: ничего я так не желаю, как соединиться с В. В. узами теснейшей и полнейшей дружбы. Я сделала более: я искренно поверила, что В. В. сделается моим рыцарем и самым страстным защитником самого справедливого дела... Что требуете Вы, чтобы присоединиться ко мне?.. принять сторону Вашей родственницы и всего севера, которому диктаторы домогаются предписывать законы... Если В. В. возможно заявить себя моим сторонником, да исполнит он это таким образом, чтобы я могла приступить с той же откровенностью, с какой желаю доказать ему мою дружбу и уважение, с которой остаюсь с большой радостью, Господин мой брат, Вашего Величества добрая сестра, кузина, друг и соседка Екатерина».

В 1791 г., когда князь Потемкин приехал в Петербург, К. Стедингк стал через него хлопотать об уступке Швеции Нейшлота. Игельстрём с своей стороны не находил надобности в этом плохо укрепленном городе, требовавшем для своей охраны значительного гарнизона, а потому предлагал Потемкину уступить эту крепость. Потемкин оказался, конечно, выше своего докладчика — барона и сказал Стедингку: «Разве король так стоит за Нейшлот? Для нас он вовсе не нужен; так все у нас думают, исключая Императрицы, которая воображает, что, уступив Нейшлот, она потревожит прах Петра Великого». «Не даром она женщина, — писал об Екатерине Стедингк Г. М. Армфельту, — ни пяди земли не уступит она нам в Финляндии».

В инструкции Стаккельбергу Императрица говорила: «благодаря небу, мне никогда еще не приходилось уступать ни пяди земли по договору, и я не знаю до сих пор, как это делается... Признаюсь вам, предпочла бы дать денег, чем уступить пядь земли».

Опасаясь, что обстоятельства могут принудить Екатерину к уступке Нейшлота, она писала Стаккельбергу: отстраняйте эти предложения «столь возможно далее, не рискуя, однако, ни миром, ни союзом, который мы имеем заключить с шведским Королем». Далее Императрица прибавляет, что взамен «срытого Нейшлота» она желает получить Пумала-Зунд с частью земли, прилегающей к Карелии. Об отдаче Гегфорса Екатерина и слышать не желала. Стаккельберг дал понять Густаву III, что честь Императрицы не допускает уступки ни единой части русской Финляндии; что же касается границ у Кюмени и Гегфорса, то и речи не может быть о каком-нибудь их изменении. Король предлагал уступить взамен остров Варфоломея (St. Barthélemy).

По адресу короля, в письме имелись ослепительные комплименты и тонкая женская лесть. Он назван был единственным в Европе, «который своим гением, мужеством и талантом показал миру, что великий человек довольствуется самим собой ... По какому капризу он, смотрящий на все широко, хочет новой границы. Мы не созданы, мне кажется, спорить из-за нескольких скал, а я предпочитаю сохранить, что я имею». Густав, видя, что деньги будут даны, писал Г. М. Армфельту, что следует быть столь же добрым, как Императрица, и пожертвовать несколькими скалами.

В октябре 1791 г. был подписан союзный трактат (в Дротникгсгольме) на 8 лет, и Густав стал получать ежегодно по 300 тыс. рублей.

Честолюбивая мечта Густава — союз с Россией — была достигнута.

В конце января 1792. г. Императрица писала графу О. М. Стаккельбергу: «Повторяю вам решительно и прямо мое приказание никак не вмешиваться во внутренние дела Швеции, тем более во время риксдага». Она воспретила ему также всякое вмешательство в интриги и происки партий.

Шведский историк прав, указывая на то, что едва ли кто другой нанес Екатерине более чувствительные удары, чем её «братец» Густав III своей революцией 1772 г. и войной 1788-1790 гг. Опасное оружие права вмешательства России во внутренние дела Швеции было вырвано из рук Екатерины.

Пленных решено было отпустить без выкупа и всякого расчета за их содержание. Они обязывались лишь к уплате частных своих долгов.

«С шведскими пленными в Петербурге обращались хороши, писали сами шведы; граф Вахтмейстер и другие, об участи которых печалились, живы и здравы». И действительно, как это видно из письма Императрицы к Павлу Петровичу: «Графы Вахтмейстеры содержатся, как подобает состоянию их и чину, и уход за ними лучше, чем они имели бы право ожидать у себя дома». По просьбе принца Нассау, Императрица отпустила домой пленных офицеров, взяв с них честное слово не служить во время войны. В другой раз, через того же принца было передано 3 тыс. руб., для раздачи шведским пленным, с которыми обращались очень человеколюбиво. Подполковник Росенштейн даже жил в доме принца Нассау.

Другому пленному князь Лобанов одолжил 40 руб. с уверением, что готов помочь ему во всем, в чем будет нуждаться.

Пленный Клеркер относится к русским вообще крайне высокомерно и, видимо, оценивает все с точки зрения, усвоенной ранее и весьма неблагоприятной для всего русского. «Мы ехали, — пишет Клеркер в своих воспоминаниях, — ночью в коляске Лобанова, запряженной шестеркой лошадей. С нами в коляске сидел капитан Свенсон, на запятках стояли два солдата, а по сторонам два казака. Здесь проявляли себя и русская недоверчивость, которую можно заметить в каждом, и мрак, в котором находится нация относительно понятий, называемых честью, и, наконец, лукавство, с каким русские обходятся со всеми чужестранцами».

Русский полковник отправился с пленными в увеселительный парк Mon Répos (около Выборга), который прежде принадлежал принцу Фридриху Вюртембергскому, «принужденному 2-3 года перед тем, благодаря зависти, хитрости и уловкам великих мира сего», оставить Россию. «В этом увеселительном саду я и мои товарищи имели удовольствие разговаривать с великим князем (Павлом Петровичем), который обращался к нам весьма фамильярно. Он, по-видимому, хотел показать свою снисходительность, однако дал понять, что недоволен войной, сказав: «Господа, я лучше желал бы видеть в вас своих друзей, чего вы, быть может, в настоящее время не представляете». Расставаясь с нами, он прибавил: «Будьте уверены, что я