Он отогнал неприятные мысли и постарался сосредоточиться.Встреча с княгиней Ефросиньей обещала быть трудной.

Хорошо бы знать, известно ли ей об участи ВладимираАндреевича…

Но это он поймет сразу.

– Федор, ты поди пока, – сказал он сыну. – Время спать,завтра чем свет отправимся в путь.

Против ожидания, Федька не стал перечить – поклонился отцу,поцеловал его руку, как велось сызмальства (бывало, Басмановы бранилисьматерно, чуть ли морды друг дружке не квасили, а все равно – уходя, Федькаприкладывался к отцовой руке губами), и вышел.

Алексей Данилович поднялся, прогулялся по трапезной,разминая ноги. Скрипнула дверь – он обернулся. Сначала показалось, створкуколыхнуло сквозняком, настолько мало она приоткрылась. Человеку и непроскользнуть в узкую щелку, разве только призраку.

Нет, вот замерла у порога тень – правда что тень илипризрак, какая-то бесплотная фигура! Маленькое сморщенное личико почти закрыточерным платом, губы вытянуты в тонкую ниточку. Да нет, это не княгиняЕфросинья, это какая-то незнакомая монашенка, растерянно подумал Басманов. Новот набрякшие веки приподнялись, из-под них проблеснул черный огнь – и АлексейДанилович, прижав руку к сердцу, уронил ее до полу, переломился в поясномпоклоне:

– Здравствуй на множество лет, княгиня моя…

И хотел, но не смог сказать иначе!

Краем памяти оглянулся на далекое прошлое. Давно, оченьдавно, когда будущего государя еще можно было смело и открыто называтьублюдком, в котором нет ни капли великокняжеской крови, когда всем в странезаправляли Шуйские, Басманов был их человеком. Вместе с Андреем МихайловичемШуйским он часто виделся с вдовою князя Старицкого, неистовой княгинейЕфросиньей. Она была молода, красива и бесстыдно пользовалась своей красотой,чтобы привлекать к себе мужские сердца. Был среди этих мужчин и Алешка Басманов,тогда еще холостой, шалый распутник. Возмечтал лишнего, возомнил о себе, что иговорить… Однако единственным идолом сердца Ефросиньи был сын, тогда еще дитя,для которого она хотела не больше и не меньше, как великокняжеский престол.Само собой, что, по слабости характера Владимира Андреевича, истиннойправительницей была бы его мать.

Басманов, однако, подозревал, что подлинная причинавластолюбия Ефросиньи Алексеевны – лютая зависть к Елене Глинской, которая вотцарствовала же вместо сына, так почему бы не поцарствовать и Старицкой? Всюжизнь, всю жизнь точила ее эта чисто женская, мужскому сердцу непонятная и дажесмешная зависть.

Смешная, ничего себе! Она была стержнем жизни ЕфросиньиАлексеевны, она заставляла ее держаться и сейчас, спустя годы и десятилетия,она заставляла эту увядшую, состарившуюся женщину, в которую превратилась53-летняя инокиня Феофилакта, по-прежнему мечтать о троне для сына, а значит,для себя, заставляла видеть себя прежней – дерзкой, неистовой, неотразимойкнягиней, жгучие черные глаза которой разбили не одно мужское сердце, не одноговоздыхателя привели на плаху, где он умирал почти счастливым, хмелея от любви иклянясь в вечной верности Ефросинье Старицкой.

Басманов вскоре расстался с Шуйскими, стал привержен новомугосударю, князь Владимир открыто честил его предателем и разбойником, да и матьего утратила над Алексеем Даниловичем былую власть, но сейчас вдругвсколыхнулось что-то такое в сердце… неведомое, прощальное…

Нет!

С тайной усмешкой Басманов отогнал призраков былого, иинокиня Феофилакта поспешила отвести глаза, ощутив, как мгновенно переменилосьнастроение гостя – в худшую для нее сторону переменилось.

– С чем явился? – спросила неприязненно, не озаботясьответным пожеланием здравия, и Алексей Данилович мгновенно понял, что слухи,как ни быстролетны они, на сей раз не успели его опередить. Ну что ж, темлучше.

– С волей государевой, – произнес он так же неприветливо. –Тебя, мать Феофилакта, он незамедлительно к себе требует. Отправимся завтрапоутру в Москву. Там же встретишься с сыном, князем Владимиром Андреевичем, исо всем семейством его.

Басманов, конечно, ждал, что инокиня Феофилакта возрадуется,может быть, всплакнет в предвкушении близкого счастья, однако он успелподзабыть железный нрав княгини Ефросиньи.

– С сы-ыном? – протянула она своим прежним, властным инравным голосом. – С семе-ейством его? Что, опять измену Старицких сыскали?

Басманов едва не плюнул. Вот же ведьма, а?

– Сыскали! – фыркнул он как бы оскорбленно. – Не сыскали, аоткрыли! И не просто измену, а нечто похуже. Покушение на государя!

– Да брось-ка ты, Алексей Данилович, – пренебрежительномолвила инокиня Феофилакта. – Расскажи кому другому. У нас болтают, Федоров-Челяднинпокушался злоумышленно, царицу отравил и уже наказан за сие. Но Владимира-тоАндреевича вы каким боком приплели к сему делу? Федоров эва где был – в Москве,а сын мой в своей Нижегородчине глухой.

– То-то и оно, что в Нижегородчине, – значительно кивнулБасманов. – Как раз оттуда рыбка прямиком к царскому столу идет. Стерлядь.

– Ну и что? – нетерпеливо спросила Феофилакта. – Уж нехочешь ли ты сказать, что Владимир мой Андреевич испоганил несколько бочекстерлядки, чтоб отравить одного царя? Ну, он не полный же дурень. Чай, знает,сколь отведывателей у царева добра. Пока одна или две рыбины к нему на столпопадут, остальное повара сожрут да мало ли еще кто? А если попадется парочкаснулых, то кто руку на отсечение даст, что именно они в царево блюдо лягут?

Алексей Данилович знал: многие говорят, будто стерлядь,уснувшая в сетях, а не попавшая живой под нож повара, становится ядовитой. Унее, мол, чернеют жабры и пропитываются страшным ядом, от которого нетспасения. Однако это чушь, конечно. На базарах Нижегородчины продают, самособой, уже снулую рыбку, и пока никто еще с нее не потравился, а с жабрамичерными стерлядку никто никогда не возьмет, да и кому это надо – жабры жрать?Зачем, когда свежатины полно? Все в этом деле Старицкого было несколько иначе.