Карло падает на стул. И его схватила виноватость. Он мнет лицо. Из-под руки бормочет:

– Вы мне раньше этого не говорили…

– А теперь говорю! Должны же у нас на границе быть какие-то границы. А то один иностранец убивает нашего, а другой иностранец затевает комитет, чтобы помешать найти убийцу.

Мой язык спросонья еле ворочается, но выговаривает:

– Во-первых, Гай не убивал. Во-вторых, он не иностранец. В третьих, я тоже здесь родился. Но недоволен. Вы нарушаете мои права и мою конституцию.

Марево перед глазами тает. Виртус смотрит испуганно, даже рот приоткрыл. Кажется, он не замечал меня. Хватается за грудь, чуть не плачет:

– Да что же это такое! Ни стыда, ни совести!

Он красивый старик. Шелковая бородка, вдохновенные глаза. Надо же, совсем голубые. Шепчет истово:

– Опозорился так, что подумать стыдно, а твердит про конституцию с правами. Нет, что за люди? Вся семья. Одна дочка жила с убийцей, другая совратила капитана, а отец все знал и поощрял. Но есть же третья, девочка несовершеннолетняя, такая милая, чистая. А получается, она тоже знала. И молчала! Ей внушали, что так и надо. Загубили ребенка! Развратили! Карло! Ну скажите!

– Что сказать! – взрывается Карло. – Не наше дело, кто с кем жил!

Я нудно вмешиваюсь: закон гарантирует личную, семейную, врачебную, коммерческую, банковскую, адвокатскую тайну.

– Покажите мне! – кричит Виртус, и голос срывается. – Где написано, что можно губить детей? Нет такого закона!

А ведь он не первый раз это кричит. Он уже перед кем-то громыхал своим вдохновением.

– Так, – говорю, – и что вы предлагаете?

– Сначала задницу оторвать от стула! Я ему в отцы гожусь, а он развалился.

– Давайте о деле. Вы нарушили закон проникновением в личную и семейную тайну.

– Да ты сам в пьяном виде такое натворил…

– То, что я натворил в пьяном виде, к делу отношения не имеет.

– Вот они! Все семейство! Я скажу, что предлагаю. Спасти девочку. Отдать под опеку!

– Кому? Вам? Или новому начальнику безопасности?

Не нужно было этого говорить. Зачем и о чем мы спорим? И где люди? И который час?

– Господин Витус Виртус, вы член городской коллегии. Вы знаете, что арестованного пытали?

– Неправда!

– А начальник безопасности дал приказ на вскрытие?

Он машет руками. Я настаиваю: да или нет? Если нет, почему?

Распахивается дверь, въезжает ящик на колесиках и раздается: «Крысоморы! Принимай, хозяин». Может, я еще не проснулся? Карло, что это?

– Меня закрыли… – говорит Карло. – У меня крысы. И мыши. И контрабанда.

Вслед за старичками-крысоморами входят двое из отряда-подмоги. На карателей они не похожи, а очень похожи друг на друга и еще на кого-то. Молодые, рослые, чернобровые, желтоглазые – это сыновья волков-близнецов, вот они кто. Подкинут что-нибудь. Я требую, чтобы Виртус их выгнал. Они посмеиваются: приказ. Присланы проследить. За очисткой рассадника заразы.

– Карло, где ваши работники?

– На допросе…

– Заявляю протест от вашего имени. Гостиница в хорошем санитарном состоянии.

– А вот и проверим, – смеются молодые близнецы.

Оказывается, Карло пришел на почту, а его обвинили, что в посылке контрабанда. Но цензор не сказал, что там такое. Зато сказал, что закрывает гостиницу. Пока что на неделю, а там видно будет.

– … а ты, кричу, кто такой? А он говорит – особоуполномоченный. А у тебя, говорит, зараза…

– Заявляем протест по поводу задержания и утайки корреспонденции…

Крысоморы надевают черные фартуки, отпирают ящик, вынимают ведерки, горшочки, плоские кисти, дощечки с пружинами. Близнецы смеются, крутят носом: воняет! Это приманка?

Вшестером идем во внутренний двор. Мусорные баки обиты жестью, под тяжелой крышкой еще одна, из мелкопетлистой сетки. Крысомор острым прутом прокалывает и шевелит помои. Близнецы смотрят с веселым любопытством.

Крысоморы окунают кисти в ведерко, чем-то мажут кирпичи вокруг баков. Наживляют приманку, расставляют по двору ловушки.

Мы еще долго ходим тремя парами. Толкаемся в кладовой, лезем в подвал. К себе наверх я их не пущу. Ни за что. Не позволю, чтобы они увидели Юджину, а она увидела их. Но близнецы вдруг переглядываются и лезут по лесенке из подвала. Выбираюсь за ними. Плохо. Их двое. Сейчас разделятся. Но они сворачивают в зал. Виртус все еще там. Хмуро сидит над стаканом. Вопросительно вскидывает голову. Но волчата не обращают на него внимания, а меня каким-то незаметным маневром припирают к стойке. Посмеиваются, крепкозубые.

– А правда, что у твоей жены есть второй муж? Сам не справляешься?

– Мы поможем. Всегда готовы. Где она?

Молчу.

– А вы сразу вместе или по очереди? Ей как больше нравится? Мы умеем по-всякому.

– Чего язык проглотил? Ты мужик или кролик?

Молчу. Они подпихивают меня локтями и боками, но слегка. Хотят, чтоб я начал первый.

– Да все у него кроличье. И в башке, и в штанах.

– Уши надрать крольчатине! Ну, жалуйся прокурору!

Белые вспышки, красные вспышки, режущая боль. Виртус вскакивает, машет руками: «Хватит, парни!»

– А что, дедок, разве он не заслужил?

– Какой я вам дедок? Идите отсюда!

Они смеются: «Мы старших уважаем». Идут к двери. На пороге останавливаются:

– Слышишь, хнычет. Добавки просит.

– Плюнь на него. Он обделался.

Хохочут, плюют, хлопают дверью. Виртус задушенным криком зовет Карло, мечется, что-то ищет, захлебывается гневом: «А еще ополченец! Чему тебя в детстве учили? Маменькин сынок! Драться надо! Ты что ж думал? Что твое семейство за такие дела будут уважать по-прежнему?» – «Так драться надо или каяться?» – «Есть минуты, когда мужчина должен бить первым!»

Бывший педагог умеет втягивать в перепалку. Ощупываю голову. Глаза заплывают, нос покривился, ухо липнет в крови. Он нашел и протягивает мне белое полотенце. «Неужели жаловаться будешь?» – «И протест заявлю. Почему вы не на коллегии?» – «Заседание перенесли. Сейчас пойду». – «Возьмете жалобу и протест. Вы были свидетелем» – «Ничего я не возьму! Опять опозорился. Струсил перед мальчишками!» – «Господин Витус Виртус, вы дурак»

Хоровой вопль. Вернулся Карло с крысоморами. Обрываю: замолчите, наверху сестры услышат. Карло кричит еще сильнее. Кое-как понимаю, что Юджина с Гертрудой давно ушли. Туда, в больницу. Я рвусь за ними, меня держат. И все это очень долго тянется…

Счастливое время течет глубокой полноводной рекой, несчастное цепляет железными крючьями.