Селестина несла Чайлда, зажав под мышкой. Верхняя половина его тела почти ничего не весила, а вдобавок он обнимал Селестину сохранившейся лапой. Я ощущал приступ тошноты всякий раз, когда взгляд падал на обрубок тела; порой проскальзывала мысль, что тошноту, пожалуй, было бы не сдержать, не будь восприятие приглушено наномедами.

Мы миновали, полагаю, около трети из вереницы комнат, когда Чайлд выскользнул из хватки Селестины и рухнул на пол.

– Ты что творишь? – возмутилась она.

– А ты как думаешь? – Он приподнялся, опираясь на руку. Я заметил, что срез начал затягиваться, что алмазная шкура постепенно все заращивает.

Не исключено, что скоро покажется, будто он изначально существовал в таком вот облике.

Селестина помедлила с ответом.

– Честно говоря, не знаю, что и думать.

– Я иду обратно. До конца.

Продолжая держаться за стену, я воззвал к его разуму:

– Ты не сможешь. Тебе нужно лечение. Опомнись, Чайлд, тебя же надвое разрубили!

– Плевать! Я лишился той части тела, от которой рано или поздно все равно пришлось бы избавиться. Ведь двери наверняка сузятся до того предела, когда в них будет не пролезть и собаке.

– Шпиль тебя убьет, – сказал я.

– Или я его одолею. Ты же знаешь, я упрямый. – Он развернулся в обратную сторону, проскрежетав торсом по полу, затем посмотрел на нас через плечо. – Я хочу дойти до комнаты, где со мной случилось вот это. Не думаю, что Шпиль будет вам препятствовать, пока я не переползу, уж как получится, в нее. Но на вашем месте я бы не задерживался. – Он перевел взгляд на меня и переключился на частный канал. – Еще не поздно, Ричард. Пойдем со мной.

– Нет, – ответил я. – Ты ошибаешься. Уже слишком поздно.

Селестина протянула руку, предлагая помощь:

– Пусть уходит, Ричард. Пусть сам воюет со Шпилем. Он всегда этого хотел, теперь его желание сбудется.

Чайлд между тем дополз до порога в соседнее помещение.

– Итак? – спросил он.

– Как она сказала, ты сам разбирайся со Шпилем, это ваше дело. Я бы пожелал тебе удачи, но, боюсь, это прозвучит нелепо.

Он пожал плечами, воспроизведя один из немногих доступных в псевдособачьем облике человеческих жестов:

– Как угодно. Помяни мое слово, мы непременно встретимся опять, хочешь ты того или нет.

– Надеюсь, – ответил я, прекрасно понимая, что новой встрече не бывать. – Если нужно, передам от тебя привет Городу Бездны.

– Будь так любезен. Но по возможности не рассказывай, куда я подевался.

– Обещаю. Кстати, Роланд…

– Да?

– Думаю, стоит попрощаться.

Чайлд молча отвернулся и канул во мрак – он передвигался, ловко подтягивая торс следом за единственной рукой.

Селестина взяла меня под локоть и повела к выходу наружу.

– Ты была права, – сказал я, когда мы двигались к шаттлу. – Наверное, я последовал бы за ним.

Она улыбнулась:

– Я рада, что ты передумал.

– Не возражаешь, если я кое-что спрошу?

– Если это не связано с математикой, валяй.

– Почему ты опекала меня, но бросила Чайлда?

– Я хотела позаботиться и о нем, – ответила она. – Вот только никому, думаю, не удалось бы его отговорить.

– Другой причины нет?

– Нет. Мне не хотелось, чтобы Шпиль тебя прикончил.

– Ты рисковала жизнью ради меня. Это дорогого стоит.

– И все? По-твоему, так выражают признательность? – Она вроде бы разозлилась, но на ее губах играла улыбка, и я ощутил позыв улыбнуться в ответ. – Узнаю старого доброго Ричарда.

– Значит, для меня есть надежда. Тринтиньян соберет меня заново, когда исцелит тебя.

Но, когда мы наконец вернулись в шаттл, выяснилось, что доктор Тринтиньян исчез. Мы обыскали шаттл и ближайшие окрестности, но не нашли даже следов, уводящих прочь. Все скафандры были на месте, а со звездолета на орбите сообщили, что не ведают о местонахождении доктора.

А потом мы его отыскали.

Он лежал на операционной кушетке под сенью сверкающего и прекрасного в своей функциональности хирургического оборудования. Машины разобрали его на части, разделили на составляющие, поместили отдельные органы в заполненные какой-то жидкостью колбы с аккуратными надписями, а прочие сложили в кюветы. В колбах фрагменты биомашинерии напоминали пьяных вдрабадан медуз, а имплантаты и прочие механизмы искрились, точно мелкие драгоценные камни.

Бросалось в глаза, что органической материи почти нет.

– Он покончил с собой, – сказала Селестина. Подняла шляпу доктора, его хомбург, лежавший в изголовье кушетки. Внутри, ровно сложенная и написанная строгим почерком, обнаружилась предсмертная записка.