А если так, то из Гаваны они смогут добраться домой на любомиспанском судне. Правда, в Кингстоне суда проходят проверку. Но риск тутнаименьший, многим удавалось проскочить это препятствие. А наш Питерс, собака!Надо же, рация у него отказала. ПСО, подумал он: Пункт Связи Отказал. Нам далибольшой передатчик, а он с этим красавцем не справился. Как он его запорол,понятия по имею. Но вчера в наш час ему не удалось связаться с Гуантанамо, аесли и сегодня ночью ничего не выйдет, тогда мы сядем в калошу. А, кчерту! – подумал он. Калоша еще ничего, есть места и похуже. Спи, сказалон себе. Это самое толковое, что ты можешь сделать сейчас.

Он поерзал плечами, укладываясь на песке, и заснул под ревволн, разбивавшихся о риф.

Томас Хадсон спал, и ему снилось, что сын его Том не убит, ичто два других мальчика живы и здоровы, и что война окончилась. Ему снилось,что мать Тома спит вместе с ним, навалившись на него во сне, как это частобывало. Он всем телом ощущал ее тело, ногами ее ноги и грудью ее грудь и губамиее сонно ищущие губы. Шелковистая масса ее волос накрыла ему глаза и щеки, и онотвел свои губы от ее губ, и захватил прядь волос в рот, и не выпускал. Потом,не просыпаясь, он нащупал револьвер на поясе и сдвинул его в сторону, чтобы немешал. Потом затих под тяжестью ее тела, медленно и ритмично покачиваясь вместес ней, чувствуя на лице шелковистую завесу ее волос.

Было это, когда Генри накрыл его с головой легким одеялом, иТомас Хадсон пробормотал во сне:

«Спасибо тебе, что ты такая ласковая и теплая и что тактесно прижимаешься ко мне. Спасибо, что ты так скоро вернулась и что ты неслишком худа».

– Эх, бедняга, – сказал Генри, заботливо оправляяодеяло. Потом он подхватил две пятигалонные оплетенные бутыли, взвалил их наплечи и ушел.

«А я думала, тебе хочется, чтобы я похудела, Том, –сказала женщина во сне. – Ты говорил, что когда я худею, то становлюсьпохожа на молодого козленка, а лучше молодого козленка ничего и вообразитьнельзя».

«Ах ты, – сказал он. – Ну, кто кого будет любить,ты меня или я тебя?»

«Оба вместе, – сказала она. – Если ты согласен,конечно».

«Люби ты меня, – сказал он. – Я очень устал».

«Ты просто лентяй, – сказала она. – Дай-ка я снимус тебя револьвер и положу рядом. А то он все время мешает».

«Положи его на пол, – сказал он. – И пусть всебудет так, как должно быть».

Когда все уже было так, как должно быть, она сказала:

«Ты хочешь, чтобы я была тобой или ты мной?»

«Тебе право выбора».

«Я буду тобой».

«Я тобой быть не сумею. Но попробовать можно».

«Попробуй – смеха ради. Главное, не старайся беречь себя.Старайся все отдать и все взять тоже».

«Ладно».

«Ну как, получается?»

«Да, – сказал он. – И это чудесно».

«Вот теперь понимаешь, что мы чувствуем?»

«Да, – сказал он. – Да, понимаю. Отдавать не тактрудно».

«Только отдавать нужно все-все. А ты рад, что я вернула тебемальчиков и что по ночам я прихожу к тебе прежней чертовкой?»

«Да. Я рад и счастлив, а теперь откинь волосы с моего лица,и дай мне твои губы, и обними меня так крепко, чтобы нельзя было дышать».

«Сейчас. А ты – меня, хорошо?»

Проснувшись, он нащупал рукой одеяло и не сразу понял, чтовсе это только привиделось ему во сне. Он повернулся на бок, и боль отвдавившейся в бедро кобуры возвратила его к действительности, но внутри теперьбыло еще более пусто – приснившийся сон оставил новую пустоту. Постепенно онразглядел, что еще светло, разглядел шлюпку, которая везла на судно преснуюводу; разглядел белую пену мерно ударяющих в риф бурунов. Он лег на другой бок,подоткнул под себя одеяло и, положив голову на руки, заснул опять. Он спал безпросыпу, пока его на разбудили к началу вахты, и больше уже не видел никакихснов.

Он простоял за штурвалом всю ночь, и вместе с ним дополуночи нес вахту Ара, а потом Генри. Волны били им в борт, и править притакой качке было нелегко – похоже на спуск верхом с крутой горы, думал он.Едешь все время вниз и вниз, а иной раз вильнешь поперек склона. Только море – этоне одна, а много гор, оно как пересеченная местность.

– Говори со мной, – сказал он Аре.

– О чем говорить, Том?

– О чем угодно.

– Питерс опять не смог поймать Гуантанамо. Он эту штукусовсем доконал. Новую, большую.

– Знаю, – сказал Томас Хадсон, стараясь спускатьсяс горы как можно тише, чтобы судно не так качало. – Он там пережег что-тои не может починить.

– Но он слушает, – сказал Ара. – И Вилли сним – следит, чтобы он не заснул.

– А кто следит, чтобы не заснул Вилли?

– Вилли-то не заснет, – сказал Ара. – Онтакой же бессонный, как и ты.

– А ты сам?

– Я всю ночь могу не ложиться, если надо. Хочешь,передай мне штурвал.

– Нет. Мне тогда нечего будет делать.

– Очень тебе скверно, Том, а?

– Не знаю. Как скверно может быть человеку?

– Ведь все равно не поможет, – сказал Ара. –Принести тебе бурдюк с вином?

– Нет. Принеси лучше бутылку холодного чая да проверь,как там Питерс и Вилли. Все вообще проверь.

Ара ушел, и Томас Хадсон остался один с ночью и морем, ипо-прежнему это было как езда по сильно пересеченной местности на лошади,прибавлявшей ходу, когда дорога шла под уклон.

На мостик поднялся Генри с бутылкой холодного чая в руках.

– Как идем? – спросил он.

– Идем – лучше не надо.

– Питерс по старой рации установил связь с полициейМайами. Со всеми патрульными машинами. Вилли рвется поговорить с ними сам. Но ясказал, что нельзя.

– Правильно сделал.

– Питерс говорит, по УКВ что-то вроде бурчалипо-немецки, но это, наверно, далеко отсюда – там, где у них база.

– Тогда бы он ничего не услышал.

– Забавная сегодня ночка, Том.

– Не такая уж забавная, как тебе кажется.

– Ну, не знаю. Скажи мне курс, и я стану к штурвалу, аты ступай вниз.