себе любую бабу. Браков не признаем и не венчаемся, а положили даже так, что если и женатый к нам присоединится, то жена его - как бы блудница: может он лазить к ней только через окно в темную пору, и то так, чтобы никто того не приметил.

Если и невинности девица лишилась да поклонилась родителям в ноги: «Простите-де меня, я в упадение пала», мы на это строго не смотрим, обходимся опять одной эпитимией: от пищи отлучим - ешь после всех, на лестовки поставим и затем зла не помним.

Не тяжелы наши правила, хотя и строги, но всякий снести может, если человек трезвый, владеет силой воли, а пристрастному к ученью и чтенью у нас простор столь же велик, как и повсюду.

Евфимий принял вторичное крещение, выбрал из пяти женщин, прилепившихся к нему, одну, беглую крестьянку (Кашинского уезда Тверской губ.) Орину Федорову, вступил с нею в сожительство, не изменил ей до конца жизни и подчинился всем обычаям и порядкам филипповщины. Подчинился же он с тем рвением и энергией, которые сразу выделили его из толпы и объявили в нем человека замечательного ума и характера. С фарисейской набожностью, прикрывшей массу пороков, с развратом филипповцев он, однако, сдружиться и сжиться не мог. Как только обнаружился повод и выдался случай тяжелого личного оскорбления и задетого самолюбия, он задумал разрыв, основанный, естественно, на обличениях резко выдающихся недостатков. Привелось опять скитаться и в созерцательной уединенной жизни искать спасения и утешения. Пытливому и живому уму, настроенному чтением от писаний, удалось уподобить свою жизнь жизни первых христиан, удалявшихся из городов и не имевших где приклонить голову.

Достижение идеала первобытной Христовой церкви (к чему впоследствии стремились и другие сектанты, как то: духоборцы, молокане и в особенности, из последних, секта общих) стало теперь для Евфимия на первом плане, и если не удалось ему приблизиться подобием к ней, насколько умели сделать это, например, молокане общие, то потому лишь, что слишком свежо и сильно было в нем влияние учения филипповцев. К тому же между ними ему привелось действовать и среди них приобретать первых последователей.

Счастливый пример и удачный образец Евфимия выразился и в его последователях и преемниках с поразительным сходством даже в отдаленных подробностях.

Беглые кантонисты и беглые солдаты, озлобленные палками и розгами на плацпарадах и в казармах и ввиду грозящих ужасов от шпицрутенов за самовольную отлучку и легкую прогулку, являются первыми последователями и самыми энергическими проповедниками сопелковской веры Евфимия. Таковы из кантонистов: Климент Иванов, около Сопелок; Федор Иванов Кривой, около Кинешмы и Вичуги и в заволжских лесах Макарьевского и Семеновского уездов; из беглых солдат: Евстафий Дмитриев, преемник и товарищ Кривого, около Вичуги; Иван Абрамов Бурлов в Корчевском и Калязинском уездах Тверской губ.; Дмитрий Яковлев в пошехонских лесах; беглый казак Никита Овчинников в Сибири, около Кунгура и особенно в городе Тюмени, и Савва Александров, из беглых солдат с монетного двора, около Каргополя, с другом Владимиром и т. д .[23] Точно так же с примера и образца Евфимиева все они действуют вместе и порознь, ведут дело пропаганды с неизбежным участием и всегда готовой помощью женщины: бродят в лесах и скрываются в подземельях веселыми парами безбрачных сожителей.

И опять точно так же, по завету первого учителя и его неизменной спутницы, подслащали они тяжелую жизнь помощью, гостеприимством и подаяниями от благодетелей (христолюбцев, жиловых христиан, странноприимцев, пристанодержателей), оставшихся на миру в теплых домах и на сытой пище: торгующих крестьян, достаточных купцов, богатых и именитых заводчиков и фабрикантов. Еще сам Евфимий пользовался дружбой и хлебом-солью и подолгу гащивал в доме известной не только в самом Ярославле, но и в отдаленных торговых русских местах купчихи Пастуховой. Уже Орина Федорова, преемница Евфимия и его верная подруга, сумела заинтересовать в делах секты и ее учении такого полезного пособника, как крестьянин Петр Крайнев, перекрещенный в Севастьяны. Севастьян успел ввести в веру новый догмат, дозволявший быть и именоваться Христовыми людьми не одним только лесным и подпольным скитальцам. Поборниками веры стали считаться и те, которые остались жить на миру и готовы были посылать в леса деньги и припасы, кормить, одевать и поддерживать странников всем нужным, давать им убежище от мороза, остерегать и охранять от преследователей и творить иные дела на пользу и поддержание веры.

Объявилась в толке новая группа последователей и исповедников, закрепившая и упрочившая бытие его. Богатый ярославский шубник пособил сопелковским укрепиться в Саратове; купчиха 1-й гильдии Мария Шапошникова - в Москве; богатые фабриканты, громкие известностью на всех азиатских рынках вплоть до Китая, Коноваловы, Кобылевы, Миндовские и Разореновы - около Вичуги (Костр. губ.) и Иванова (Влад. губ.); богатый крестьянин Прохор Григорьев - около Дмитрова (Моск. губ.), сибирские торговцы Решетников и Опрокидников - около Тюмени.

Опираясь на них и руководясь преемственно наставниками из Сопелок, росла Евфимиева вера и особенно усилилась и оживилась в первой четверти нынешнего столетия. Тогда вышли за нее на врагов ярославские мещане, три брата Кувшиновы, и в особенности рыбинский крестьянин Меркурий Семенов Киселев, перекрещенный на Никиту Семенова. До 1855 года, в течение 30 лет, он был истинным ревнителем и изрядным поборником по Евфимию, предвосхитившим его славу и затмившим самую память.

Этому деятелю раскола судьба судила выйти из того же подвижного и бродячего ремесленного сословия деревенских портных или швецов, из которого, по крайней случайности, вышел и основатель молоканской секты Семен Матвееич Уклеин. По той же случайности, как и Евфимий, он из православных поступил в науку раскола также к филипповцам и также довершал свое воспитание в Москве, на Преображенском Федосеевском кладбище. Отсюда приезжий сопелковский странник сманивал его в пошехонские леса, посоветовал ему «решительно бросить весь мир, оставить отца и мать и проч. и жить в пустынях, как и святии творили» (говорит он сам в своем судебном показании). Но он последовал примеру Евфимия: отправился в глушь Поморского края, на знаменитое в пустынных странствиях большое (80 верст длины и 30 ширины) озеро Топ, где и просветился крещением с переименованием в Никиту. С Топ-озера Никита с товарищами углубился еще дальше, на реку Буду, в пустынь, зависевшую от Топ-озера, к неизвестному «славному» иноку, а от него перебрался на третье место, уже к самой норвежской границе. Только после 15-летнего скитания в поморских лесах он решился добраться до превознесенных и препрославленных пошехонских.

Здесь также по закону Евфимия из двух сдружившихся с ним келейниц выбрал он одну девицу, старшую сестру Варвару Дмитриевну,