которая и придержала за ним и на его имя хоронушку в своем доме, в деревне Романовского уезда. Отсюда и успех его проповеди. Здесь и первые шаги к славе, и также, с примера и в подражание Евфимию, долговременная работа над писаниями и сочинениями, среди которых и над злобным «Малый образ ересем».

Отсюда Никита перебрался в соседние местности Вологодской губернии, где в короткое время свил новое гнездо сопелковскому учению. Отсюда хаживал он на соборы в Сопелки, побывал в Плесе и Ярославле, снова добрался до Москвы, погостил на Таганке и на Арбате, вернулся назад. Здесь же, в Вологде, в 1854 году он был схвачен и посажен в тюрьму как лакомый кус для судебного следствия, как дорогой зверь, за которым давно полевали и доездами, и облавами, который, как матерый волк, рыскал по лесам и задворьям, к великому общему изумлению, уже тридцать лет.

Не в становой квартире, не в земском суде кое-как и наскоро производили допрос и исследования, но особой комиссией, в которую прислан был из самого Петербурга чиновник, и чиновник не простых, а особенных поручений Министерства внутренних дел, искусившийся на раскольничьих делах и на сопелковской секте до тонкостей. Травленый волк Никита пробовал было притулиться и не сказываться, но старый ловец сумел хитро вынудить его давать такие ответы по вере, которые слово в слово записаны

им прежде в его же сочинении, известном следователю, - «Малый образ ересем».

Вызванный на откровенность и не желавший вполне высказаться из личных расчетов на будущую безопасность, Никита не указал сообщников и учеников, не открыл притонов и имен покровителей, но все-таки за долгое время скитаний рассказать мог многое. Он поведал много нового, интересного и поучительного да и спохватился. Заявлением желания присоединиться к православию он намеревался предотвратить беду от болтливости. Однако бывалые на подобных травлях и охотах ему не поверили: держали его в засаде и осаде, несмотря на то что Никита исповедался, и приобщался, и назначен был на жительство в месте родины.

Решено было из Вологодской тюремной засады перевести его в более крепкую и надежную - Соловецкую. На дороге туда он опять притулился, был ласков с проводниками и, улучив благоприятное время, бежал, скрывался в лесах, был пойман и привезен-таки в Соловки.

Здесь опять он прикинулся: запросился в монахи, приготовился к пострижению, выпущен был из каземата, походил на воле по монастырскому двору, осмотрелся и опять исчез из виду. Через десять лет после того (в 1866 году) он снова странствовал по России и скрывался в лесах более верными и надежными способами. Жил он еще в семидесятых годах, но попал ли, как хотелось ему перед первой поимкой, в Каргополь -мы не знаем. Знаем наверное только то, что его туда звали и ждали (посылали нарочного) и что послал он вместо себя ученика Савву Александрова. Этот уже успел было принять крещение в секту от пошехонца Ивана Петрова - пустынника, но вновь перекрещен был, или, как говорят, исправлен, в Ярославле самим Никитой Семенычем.

Последуем за ним и мы туда же, так как странническая вера там новость; следы ее свежи и ясны, будучи налажены и проложены всего только 20 лет тому назад: можно походить и полюбопытствовать.

Итак, опять на дальний Север, за недоговоренным и недосмотренным с подмогой доброго человека, пристально присмотревшегося ко всему тому, чего ради начат рассказ наш. На этот раз со старыми воспоминаниями и подновленными новым запасом сведениями пойдем на наш любопытный Север прямо в лесные трущобы, в глухие и сплошные дремучие леса, называемые там сюземами или сюземками, где нет ни дорог, ни троп, где ходят пеши или ездят только верхами, направляя путь по звездам. Здесь как древле поселились люди новгородского племени и обычая по прибрежьям рек, так живут и теперь по этим рекам и речкам и по берегам озер, пугливо избегая и сторонясь от темных сюземов, мокрых и негостеприимных лесов. Здесь живут стариной, ревниво ее охраняют и пробавляются патриархальными обычаями и старыми верованиями, о которых в иных местах уже давно забыли думать.

Глава VII

«Каргопольские пределы Обонежья» - действительно одна из тех лесных местностей северной России, где новгородских насельников можно считать очень давними и ранними, которые удачно воспользовались благоприятными природными условиями и направились сюда в доисторические времена, несомненно, с Белого озера. Подобно Белозерску, по примерам и образцам однородных с ним древнейших северных лесных городов, упомянутых первыми в наших летописях, каковы: Псков, Новгород, Ладога, Лукомль, Ростов, Галич и другие, Каргополь устроился вблизи озера, на истоке большой реки и, как большинство этих городов, принял чужое, нерусское имя. И так же как чужак в заселенной уже стране, выстроился он огороженным острогом на реке Онеге, осторожно устранился от приозерных берегов, занятых ранее пришедшими инородцами чудских родов, в 3 верстах от озера Лача, как расположился древний Белозерск в 17 верстах от Белоозера, Новгород в 7 - от Ильменя, Псков в 18 - от Чудского, Старая Ладога в 30 - от озера своего имени и т. д. По старорусскому новгородскому обычаю встал этот город на своем месте с заветным Спасом, сохранявшим поселенцев от голода, потопления и других невзгод тяжелых переселений, посвятив Спасителю первую церковь, воздвигнутую на берегу. Затем, когда славянская сила взяла верх, отсиделась и получила влияние в окрестностях, русское население выдвинулось к озерам, оставив на старых пепелищах рвы, валы и курганы под именем и видом городищ, староселья. Так сталось и с Каргополем, когда он сделался срединным и сильным пунктом, к которому тянули окрестные жители по земле и воде, то есть сносили материальные избытки в виде подати и предметов для обмена и торга, и подчинились нравственному влиянию, как месту общественных сходок и дум. Каргополь сделался велик, богат и славен, и известие о нем через дальние окольности лесов и болот, сквозь толстые монастырские стены, успело проникнуть в темную келью отрешившегося от мира книжного отшельника еще в XIII столетии нашей истории. Город записали в летопись под его странным именем, происшедшим ли от слова «карги», принятого от инородцев в значении каменистого отлогого берега (что очень похоже) или названного так по другим неизвестным причинам (что также может быть вероятно), потому что существуют еще на севере два озера под именем Каргозеров. Как укрепленный охранительный пост, город стал в затуле дальнейших выселенцев вглубь севера и востока, обеспечил им путь по Онеге и открыл возможность заселения карельского и поморского берегов Белого моря