Дверь открылась, и на пороге стояла она. У него чуть сердце не выскочило из груди. Все, что до сих пор казалось туманным, теперь было предельно ясно, но явно не ей… Вместо того чтобы пригласить его в дом, Люси сама вышла, набросив черную ветровку на ярко-красную пижаму с зелеными лягушками.

Меньше всего сейчас он хотел столкнуться лицом к лицу с ее родителями, так что объяснение вне дома явилось для него неожиданным подарком. Она была в кроссовках на босу ногу, а волосы торчали на голове, как прекрасное, блестящее светло-каштановое облако. На ней не было косметики, а на щеке отпечатался след от подушки. Она казалась красивой и обычной. Необычной.

Люси остановилась между двух столбов на верхней широкой ступеньке. Он подошел, прошагав по кирпичному тротуару.

— Кто-то умер? — спросила она, оглядывая его костюм.

Она должна была бы догадаться, что он не появится в доме президента Соединенных Штатов в джинсах и футболке.

— Не было времени переодеваться.

Она сошла с лестницы, ступив на опавшие алые и желтые листья на дорожке. Несмотря на тонкие черты лица и пижаму с лягушками, она больше не напоминала девочку-подростка. Люси выглядела совершенно взрослой женщиной — соблазнительной, сложной и разгневанной, и все это чертовски его пугало.

Она выдвинула челюсть и воинственно уставилась на него, как профессиональный боксер.

— Существует большая разница между тем, чтобы сделать вазэктомию и планировать сделать вазэктомию.

— О чем ты? Я никогда не говорил, что сделал ее.

Она фыркнула.

— Я не собираюсь с тобой спорить. — Она тяжелой поступью пошла по сырой, усыпанной листьями траве по направлению к дереву, под которым вполне мог сидеть когда-то Томас Джефферсон и вносить правки в Декларацию независимости. — Факт остается фактом, — произнесла она. — Кто-то из твоих маленьких негодяев добрался до цели, и теперь ты станешь отцом. Что об этом думаешь?

— У… у меня не было времени подумать.

— Что ж, зато у меня было. И скажу, как поступать не собираюсь. Я не буду притворяться, что обращалась в банк спермы и не буду избавляться от ребенка.

Он был в ужасе.

— Черт возьми, еще бы ты собралась!

Она продолжала метать громы и молнии:

— А ты что собираешься делать? Опять все испортишь?

Та небрежность, с которой она упомянула о его прошлых душевных проблемах, будто они не имели никакого значения, заставила его полюбить ее еще больше, если такое вообще было возможно.

— Ну и? — Она потыкала мыском кроссовка мокрую траву, как будто была его учительницей в третьем классе. — Что скажешь в свое оправдание?

Он сглотнул.

— Хорошая работа?

Он думал, что она набросится на него за такие слова. Но Люси лишь поджала губы.

— Мои родители уж точно не порадуются.

Разумеется, она преуменьшила масштабы бедствия при обнародовании такой новости. Он говорил осторожно, сознавая, что ходит по минному полю.

— И что ты хочешь, чтобы я сделал?

Она завизжала почти ультразвуком.

— Так я и думала! Между нами все кончено!

Она потопала обратно к дому, а поскольку Патрик не мог грубо схватить беременную женщину, он обежал ее и преградил дорогу.

— Я люблю тебя.

Люси остановилась как вкопанная и ухмыльнулась.

— Я тебе небезразлична. Это большая разница.

— И это тоже. Но самое главное, что я люблю тебя. — У него пересохло в горле. — Я полюбил тебя с той самой минуты, как встретил в том переулке в Техасе.

Ее карие глаза с зелеными прожилками расширились.

— Это ложь.

— Нет, правда. Я не говорю, что уже тогда знал, что люблю тебя, но с самого начала чувствовал, что между нами происходит что-то серьезное. — Он хотел дотронуться до нее (Боже, неужели ему когда-то хотелось до нее дотронуться!), но боялся, что это еще больше осложнит ситуацию — Каждое мгновение, когда мы были вместе, я изо всех сил старался поступать правильно. Не могу и передать, как я от этого устал. И думаю, ты тоже меня любишь. Я ошибаюсь?

Этот вопрос изводил Патрика. Что, если он ошибается? Что, если она не шутила, говоря, что их роман только интрижка? Его инстинкты подсказывали, что она лукавит, но он прекрасно знал, насколько далеко можно зайти в самообмане. Он напрягся.

— И что? — Казалось, ухмылка Люси — это уже новая форма искусства. — Я думала, что люблю Теда Бодина, и посмотри, что из этого вышло.

У него так кружилась голова, что он едва выдавил:

— Да, но он был слишком хорош для тебя, а я — нет.

— Ладно, это так.

Ему хотелось посадить ее в машину и увезти, но Патрик сомневался, что Люси или сотрудники секретной службы ее матери согласятся на это. Он набрал в легкие воздуха и заставил себя сказать то, что должен был сказать.

— Кристи нашла мне психолога, он тоже ветеран войны. Он побывал в самой гуще боевых действий. Мы сразу поладили. Не скажу, что сейчас все идеально, но он убедил меня, что я более здравомыслящий, чем думал.

— Он ошибся, — заявила мадемуазель Чувствительность. И все же Панде показалось, будто взгляд этих больших карих взгляд немного смягчился, хотя, возможно, он видел то, что хотел видеть.

— Скажи, как ты хочешь разрешить эту запутанную ситуацию? — Он умолк на полуслове, чтобы не сорваться на мольбы. — Ты же знаешь, я женюсь, если ты этого хочешь. Я сделаю ради тебя все, что угодно. Только скажи, чего ты хочешь.

Вся нежность, которая ему примерещилась, растаяла без следа, уступив место ледяной надменности.

— Ты безнадежен. — Люси потопала по листьям и поднялась по лестнице к двери. Она не захлопнула ее перед носом у Патрика, поэтому он решил, что должен последовать за ней.

Огромный холл, куда выходила широкая лестница, украшали великолепные картины, написанные маслом, и дорогая антикварная мебель. А вот брошенные в нем же рюкзаки, шлемы для езды на велосипеде и один пестрый гольф, валявшийся в углу, свидетельствовали о присутствии молодых обитателей. Люси швырнула ветровку в кресло, напоминавшее экспонат из Смитсоновского музея, и повернулась к нему.

— Что, если я лгу?

Он перестал стряхивать листья с туфель на восточный ковер, расстеленный у входа.

— Лжешь?

— Что, если я не беременна, — произнесла она, — и все просто придумала? Что, если я наконец разгадала твои хитрости и поняла, какую стену ты возвел, чтобы защитить меня? Можно подумать, я сама не могу за себя постоять! И что, если я действительно люблю тебя и, чтобы вернуть тебя, не придумала ничего лучшего? Что бы ты тогда сделал?

Он напрочь забыл о туфлях.