– Убийства – рекламный трюк, чтобы ее имя появилось в газетных заголовках и привлекло к ней внимание лондонских продюсеров? – Бойс покачал головой. – Нет, я на эту удочку не клюну. Слишком надуманно.

– Есть ведь еще и Галески. Может, и он тут замешан.

– Даже с участием Галески данная затея бессмысленна. За убийства людей отправляют на виселицу. Да, рекламы они получают сколько угодно, только никакой пользы она им не приносит.

– Я и не говорил, что дело обстояло именно так, – лишь указал, что у нашей блистательной Полин мог найтись подобный мотив.

– Но вы ведь посоветовали мне следить за ней…

– Да, посоветовал.

Мордекай Тремейн поудобнее устроился в кресле, попыхивая трубкой.

– «Это представленье я задумал, – негромко процитировал он, – чтоб совесть короля на нем суметь намеками, как на крючок, поддеть»[6].

– Значит, теперь будем развлекаться загадками? – усмехнулся Бойс. – Я знаю, что это Шекспир, цитата из «Гамлета». Далеко не все полицейские неучи. И все-таки, к чему вы клоните?

Тремейн выпрямился, позабыв про свою трубку.

– Я просто обращаю ваше внимание на одну версию, поскольку она представляется мне любопытной. Вы работаете над версией, согласно которой Воэн убил Филиппа Хэммонда, потому что Хэммонд знал, что Воэн убил Лидию Дэр. Иными словами, исходите из предположения, что два убийства взаимосвязаны. А если между ними нет связи? Допустим, что это два совершенно разных преступления. И к чему мы придем тогда?

Барри Энстон пристально посмотрел на него.

– Продолжайте, – попросил он.

– Я предполагаю, что, во-первых, Мартин Воэн мог убить Лидию Дэр, потому что был влюблен в нее, а она собиралась замуж за другого. А во-вторых, Карен Хэммонд убила своего мужа, потому что у него был роман с другой женщиной!

Джонатан Бойс не проявил реакции, на какую рассчитывал Тремейн.

– Я старался не думать об этом, – нехотя признался он, – но ее показаниям не продержаться на свидетельской трибуне и пяти минут, если за них возьмутся обвинители. Единственная соломинка, за которую я могу уцепиться, – отсутствие свидетельств, что они с мужем не были преданы друг другу.

– В том-то и дело, – подхватил Тремейн, – что такое свидетельство есть! Я побеседовал с Джеффри Маннингом: несколько месяцев назад он видел Филиппа Хэммонда в Лондоне в обществе некой женщины. Хэммонду встреча не понравилась, и он обвинил Маннинга в слежке за ним, причем зашел так далеко, что начал угрожать ему. Вел себя как человек, который что-то скрывает.

Вот теперь реакция инспектора была очевидна. Он выпрямился в кресле, позабыв про свою трубку.

– Думаете, Маннинг говорит правду?

– Не вижу причин лгать, – ответил Тремейн.

– А я вижу! Я знаю, что у Маннинга с Хэммондом вспыхнула бурная ссора. Этот факт известен настолько широко, что Маннинг вряд ли сможет отрицать его. Но причина ссоры, похоже, не стала достоянием гласности. Теперь Маннинг утверждает, будто все дело в его встрече с Хэммондом в Лондоне, как вы и сказали, и в том, что Хэммонд поднял из-за нее шум. Звучит правдоподобно, но допустим, что ссора вовсе не закончилась и она стала причиной вражды между ними, а также дала Маннингу мотив для убийства. Тогда что же такое его история? Вероятно, хитрая уловка, предназначенная для того, чтобы бросить подозрения на Карен Хэммонд, а от себя, напротив, отвести.

– Не исключено, – промолвил Тремейн. – Разумеется, я не могу доказать, соврал ли Маннинг.

– Мне кажется, – вмешался Барри Энстон, – это мой шанс. – Несколько минут он слушал своих гостей молча, а теперь поднялся и перевел взгляд с одного на другого. – Вот как я вижу сложившуюся ситуацию. Может, Филипп Хэммонд и вправду был донжуаном и все время, пока считался счастливо женатым человеком здесь, в Далмеринге, на самом деле встречался в Лондоне с любовницей. Допустим, Карен Хэммонд разоблачила его и убила из ревности. Я прав?

– К чему вы ведете? – спросил инспектор.

– К тому, что миссис Хэммонд здесь, – объявил Энстон. – Возможно, она сумеет нам помочь. Нет, не вставайте, – поспешно добавил он, заметив, что Бойс собирается подняться. – Я попросил вас прийти сюда, потому что знал, что и она тоже будет тут. Миссис Хэммонд ждет в соседней комнате.

Он шагнул к двери в стене, теряющейся в тени, и распахнул ее:

– Вы не могли бы войти, миссис Хэммонд?

После краткой паузы в комнате появилась женщина. Мордекай Тремейн с любопытством взглянул на нее и вдруг вытаращил глаза, так как прежде никогда ее не видел. Темными глазами и волосами и усталым лицом незнакомка ничуть не напоминала белокурую Карен Хэммонд.

Инспектор Бойс встал.

– Что за игру вы затеяли, Энстон? – возмутился он. – Мне показалось, вы сказали, что пригласили сюда миссис Хэммонд!

Услышав его слова, женщина ничем не выразила недовольства, а напротив, как будто ожидала этой вспышки, вышла в центр комнаты и произнесла:

– Я и есть миссис Хэммонд. Настоящая миссис Хэммонд.

– Миссис Хэммонд и есть мой сюрприз, инспектор, – объяснил Энстон. – Я попросил вас прийти сюда, чтобы познакомить с ней.

К Бойсу вернулось самообладание, и он снова стал хладнокровным полицейским, готовым впитывать новые факты и раскладывать их по местам.

– Значит, Филипп Хэммонд был двоеженцем, – медленно проговорил он.

Женщина, назвавшая себя миссис Хэммонд, покачала головой:

– Нет, на… другой женат он не был. – Ее голос дрогнул, она осеклась, а потом добавила: – Поскольку скрывать это бессмысленно, вы должны узнать все, и я позволю себе быть откровенной.

– Насколько я понимаю, для вас подобное положение должно быть мучительным, миссис Хэммонд, – сказал Бойс.

– Оно и было мучительным – раньше, но теперь… Мы с Филиппом за долгое время постепенно отдалились друг от друга. После нашей свадьбы прошло около десяти лет, прежде чем я впервые заметила, что он начал меняться. Стал пропадать, реже бывал дома и всякий раз оправдывался занятостью по работе. А потом я поняла, что у него есть другая. Невозможно жить с человеком и не знать его, если… если его не любишь. Мы живем… то есть жили в Харфорд-роу, в десяти милях к северу от Лондона. Поначалу Филипп уезжал и снова возвращался домой каждый день. Потом, когда время его возвращений становилось все более и более неопределенным и так продолжалось много месяцев подряд, сказал, что поездки отнимают у него слишком много сил, и он, пожалуй, будет жить в Лондоне в самые напряженные периоды. Филипп оставался в городе на ночь лишь изредка: может, раз в неделю, – но постепенно эти отлучки участились. И наконец, он начал проводить вне дома гораздо больше времени, чем в нем.