Сам Бог положил, чтобы ничто в жизни не оставалось неизменным и постоянным, оттогото мы и видим, что все земное имеет свое время. А все, что выступает за естественные границы, теряет свое свойство доставлять удовольствие и приятность в естественных границах. Вы видите, что и моего деда, когда он достиг глубокой старости, владея верховной властью столько лет, ненавидят все подданные за то, что он не предпринимает никаких мер к тому, чтобы уничтожить эту ненависть или поддержать Римское государство. И нимало не скорбит, видя, как погибают прежде его наследники престола. Так умер мой отеццарь, не получив ничего, что следует царям, кроме одного имени. Так умерли и другие из самых близких кровных его родственников, младших возрастов. Умру, может быть, и я, прежде чем скольконибудь воспользуюсь царской властью.

Может быть, некоторые подозревают меня во властолюбии, видя, что я восстаю против дедацаря и не хочу ему повиноваться. Я и не отвергаю этого вполне, но не вполне и признаю. Если бы я видел, что Римское царство возрастает и наши пределы расширяются, то я охотно сколько угодно хранил бы спокойствие и довольствовался бы такими надеждами. Но когда я вижу, что положение римских дел становится с каждым днем хуже и хуже и что неприятели только не перед самыми воротами столицы хватают и режут несчастных римлян, – что, вы думаете, я чувствую?»

Сказав это, царь проводил ошеломленное его речью посольство в обратный путь. Они возвратились в Константинополь, но уже глашатаями достоинств Андроника III[667].

Его дед также попытался вернуть себе доброе имя. Вызвав Константинопольского патриарха Исаию и архиереев, Андроник II заявил: «Если бы я знал, что, сняв калиптру, я устраню опасность для подданных, то, будь я лишен наследства Христова, от всей души предпочел бы спокойствие царской власти. Когда за грехи мои, грехи моего народа и моих предков, по Божьему попущению и в наказание нам, поднялась на нас свирепая буря, я, несмотря на то, что был юношей, принял государство, страдавшее и от церковного волнения, и от соседних народов, с Божьей помощью все утишил. Как же я могу вверить в нынешнем тяжелом состоянии государство внуку – человеку молодому и неопытному до такой степени, что он не умеет порядочно располагать собой, если он ничего не хочет знать, кроме кормления собак и птиц? Как же я доверю такому человеку свою жизнь или свое царское служение, вверенное мне от Бога? Я вовсе не хочу добровольно сделаться предателем моих подданных. Мой внук восстал против меня, своего благодетеля и родителя, решившись на такой поступок, какого от века еще не видело солнце. Поэтому и вам следует возревновать против его бессовестности, принять меры против его наглости, прекратить провозглашение его имени по церквам и пригрозить ему отлучением от Бога, чтобы он, смирившись и образумившись, снова сделался наследником моего царства и моей славы»[668].

Однако эффект от этой речи был иной – патриарх Исаия и многие архиереи вовсе не убедились в необходимости выполнения приказа царя не упоминать имени Андроника III на Литургии. Напротив, они для себя убедились в том, что в данной политической игре следует сделать ставку на молодого василевса, поэтому царский указ выполнялся только в дворцовых храмах, а в городе все оставалось попрежнему. Император сделал патриарху выговор за непослушание, но Исаия в ответ колокольным звоном созвал весь народ к Храму Святой Софии и объявил анафему всякому, кто перестанет упоминать имя венчанного императора Андроника III Палеолога на Литургии.

Известие об этом поразило старого василевса. «Если уж учитель мира так взбесился против нас из видов корысти, обещанной ему нашим внуком, и, потеряв всякий стыд и совесть, не затруднился сделаться предводителем возмутителей, то кто сдержит направленное против нас движение необузданной черни, если только иметь в виду человеческую помощь? Патриарх, насколько это от него зависело, сделался нашим убийцей».

Правда, неожиданно для самого Константинопольского архиерея епископы противоположной партии в ответ отлучили своего предстоятеля от Церкви как виновного в возмущении народа и составлении заговора, сославшись на 18е правило Халкидонского Собора. Оно гласит: «Соумышление или составление скопища, аки преступление, совершенно воспрещенное и внешними законами: кольми паче должно возбраняти в Церкви Божьей, дабы сего не было. Аще убо некие из клира, или монашествующие окажутся обязующими друг друга клятвой, или составляющими скопище, или строющими ковы епископам, либо своим сопричетникам: совсем да будут низвержены со своего степени».

Очевидно, епископы решили, что если такие наказания грозят обычным клирикам за выступления против своих архипастырей, то, конечно же, «Вселенский патриарх», покусившийся на царскую власть, заслуживает еще бульшей ответственности. Исаию по приказу царя арестовали и препроводили в Манганский монастырь под стражу. После этого стало ясно, что гражданской войны не избежать[669].

Надо сказать, Андроник II находился в менее выгодной ситуации, чем его внук. Ранее он имел авторитет среди восточного епископата как поборник Православия, но сам же упрятал патриархазилота в тюрьму. Войска у старого императора не было, а народ откровенно недолюбливал его за промахи и ошибки 40летнего царствования. В отчаянии Андроник II попытался искать спасения в Риме, обратившись к папе с предложением союза, но было поздно, да и курия не спешила признавать права Андроника II, уже анафематствованного Римской церковью.

Напротив, греческое население Фракии и Фессалоники горой стояло за молодого царя, и все рассказывали, как у раки с мощами св. Димитрия Солунского рана на теле Андроника III Младшего от турецкой стрелы затянулась. Горные албанцы и даже царь Эпира поспешили заключить с Андроником III мирные соглашения, а Сербский король уже подошел к границе и вотвот собирался ее перейти[670].

Через 2 дня Андроник III был уже у стен Константинополя, но не решился штурмовать их. Однако ночью союзники из числа константинопольцев доложили ему, что горожане ждут его, чтобы величать как своего самодержавного царя. Без промедления василевс вместе с Иоанном Кантакузеном и несколькими товарищами на небольшом судне обогнул город, надеясь пристать к берегу, но неудачно; осада столицы продолжилась.

Наступил декабрь 1327 г. Андронику III пришли известия из Фессалоник, что горожане желают принять его власть над собой, и молодой царь, не мешкая, отправился туда, оставив у столицы небольшой отряд для видимости осады. В Фессалониках он был радостно встречен горожанами, признавшими его царем. Затем он в течение нескольких дней прошел через все македонские города, распахивавшие ему свои ворота. Однако, несмотря на все страхи старикацаря, ситуация для Андроника III оставалась шаткой, поскольку Болгарский царь Михаил III известил Андроника II Старшего, что отказался от соглашения с Андроником III и готов помогать против внука.