Спасение от этого – только в сильном христианском царе. «Сподоби их в мире и единомыслии прочее время пожить, оказывая делом и словом должное и подобающее повиновение и преданность божественнейшим нашим царям, которым Ты судил царствовать на земле, священной Церкви Твоей, и нам, единственно благодатью Твоею поставленным во главе Ее, чтобы и царствующие и царствуемые (управляемые царями), пастыри и пасомые, взирая к единому – к Твоей святой воле, и Тобою руководимые, и ныне обрели благую жизнь, и будущего блаженства достигли»[679].

Эта мысль чудесно перекликается со стихами 2го Послания Фессалоникийцам святого апостола Павла, где говорится о том, что «тайна беззакония уже в действии, только не совершится до тех пор, пока не будет взят от среды удерживающий теперь» (2 Фес.2: 7). И как уже неоднократно отмечалось в специальной литературе, многие богословы в течение двух минувших тысячелетий понимали под «удерживающим» христианскую империю и, еще более конкретно, православного царя[680].

Представим себе: Империи уже фактически нет, государство вотвот падет под натиском османов. Но для духовного видения современников эти внешние материальные события ничего не значат. Пока существует православный царь, тьма не поглотит свет, освещающий Вселенную. Это – один из лейтмотивов «Плача о Константинополе» – поэме, написанной уже после падения великого города в 1453 г.:

Ты был светилом в небе, Царьград благословенный,

Звездою светлой утренней, что мир весь освещала,

Лучистый свет дарующей всем странам во Вселенной:

На западе Италии, империи германцев,

А также Антиохии, известной на Востоке.

Служили одному Тебе четыре патриарха,

Но только царь ромеев всех, но был Ты царь над всеми,

Над всей землей Ты властвовал, единый император[681].

Можно полагать, что в тексте Константинополь сравнивают по статусу с Римским царем. А можно толковать так, что речь в данной песне идет о конкретном царе, и Константинополь уравнивается с ним по величию, как «город императоров», живой символ Православия. Впрочем, при любом толковании этого песнопения высочайший статус императора бесспорен.

Об императоре говорили (в частности, о св. Иоанне III Дуке Ватаце): «самая надежная твердыня ромеев», «мировой столп», «светлое и славное солнце». «От него исходили приносящие радость лучи, освещавшие все земли ромеев, от которых мужество врагов покрылось пеплом». При этом отмечается высокое сознание и дух царя: «Он, получив в удел царство, полагал, что императорский титул для верно рассуждавших не является сам по себе предметом роскоши, и не есть повод для обогащения, и не побуждение к лености, но основа для больших сражений и для разумных трудов, битв и сопутствующих им наград, которые Бог дает тем, кто неутомимо сражается за праведные дела»[682].

В сознании византийцев императорская власть священна не потому, что царь совершает в храме Таинства – такое право ему как раз и не предоставлено Богом. А потому, что после воцарения василевс становится отрешенным, отделенным от всех, выше всех страстей и личных интересов для Бога и во имя Правды. Верно замечают, что слово священный в первоначальном своем смысле значит: отделенный, обреченный на службу Богу. И, следовательно, власть не для себя существует, но ради Бога, и она есть служение[683]. Поэтому и миссия царя является священной.

Эта устойчивая древняя тенденция, сохранявшая свою монополию вне зависимости от внешних и внутренних факторов политической и религиозной жизни, тем более может показаться удивительной, что, как известно, в период династии Ласкаридов и начала правления Палеологов Византию захлестнули западные идеи.

Но чем более «феодальными», если можно так выразиться, становились политические понятия византийской элиты, тем, к удивлению, все более многогранно раскрывался идеал православного царя, издревле закрепившийся в народном сознании. Если можно привести без ущерба для «научности» изложения известную аналогию, то, на наш взгляд, она выглядит следующим образом.

Любой дар, промыслительно данный нам Богом, раскрывается настолько, насколько верующий взгляд и благочестивое сердце способны узреть Божью мудрость и красоту Его творения. Благодать Божья безгранично разливается по миру, но сподобиться ей могут далеко не все – если человек уходит в пещеру, солнечного света ему не увидеть. То же самое обстоит и с феноменом христианской самодержавной власти. Чтобы общество узрело в царской власти Благодать Божью, необходима особая зрелость – и духовная, и политическая. Именно этими качествами обладало византийское сознание, не утратив его и под конец существования своей Империи. Ктото увидит в царской власти только тиранию, другой – способ правления, не обращая внимания на красоту этого религиознополитического феномена. И лишь взгляд действительно религиозный, христианский, византийский способен понять все великолепие царского сана, его красоту и совершенство, священный характер императорского служения.

Для Византии совершенно привычны и даже обязательны следующие формулы, когда речь заходит о царях: «Око городов», «Глава Вселенной», «Великий светильник царства», «Основание государственного благоустройства». Он имеет «благозвучные и медоточивые уста, служившие органом всевозможной мудрости». Царь – «слава Вселенной», «опора и оплот государства, честь и слава священства, блистательный светильник Церкви». «Царь дает устойчивость Церкви, является для ее догматов непоколебимой башней», он – «правило благочестия, доброй нравственности и краса людей»[684].

Хрестоматийно звучат слова Константинопольского патриарха Антония IV (1389—1390) в письме к Великому князю Московскому Василию Дмитриевичу (1389—1425). Последний распорядился не поминать имя Византийского самодержца в ходе церковной службы, и патриарх обращается к нему с увещевательными словами.

«Ты говоришь, – пишет он князю, – мы имеем Церковь, а царя не имеем и не помышляем. Это не хорошо. Святой царь большое место имеет в Церкви. Он не то, что другие князи и местные властители, ибо изначала цари утвердили и определили благочестие по всей вселенной, и Вселенские Соборы цари собрали, и то, что относится к правым догматам и к христианскому жительству, что говорят божественные и священные каноны, они утвердили и законоположили любить и почитать, и много подвизались против ересей, и первоседания архиереев и разделение их округов и границы епархий начертали царские указы с соборами, почему они имеют великую честь и место в Церкви. И хотя, по попущению Божию, язычники окружили область и землю царя, но и доныне такую же хиротонию имеет царь от Церкви и такой же чин и такие же молитвы, и великим помазуется мирром и хиротонисуется царем и самодержцем Римлян, то есть всех христиан, и на всяком месте и всеми патриархами и митрополитами и епископами поминается имя царя, где только именуются христиане, чего никак не имеет никто из прочих правителей или местоначальников, и такую имеет в сравнении со всеми власть, что сами латиняне, не имеющие никакого общения с нашей Церковью, тоже воздают ему такое же повиновение, что и в древние дни, когда они были едины с нами. Много больше христиане православные должны ему этим. Невозможно христианам иметь Церковь, а царя не иметь. Ибо царство и Церковь имеет многое единство и общность, и невозможно взаиморазделение. Оных только царей отвергают христиане – еретиков, неистовствовавших против Церкви и вводивших извращенные догматы, чуждые учения Апостольского и отеческого. Державнейший же и святой мой самодержец, благодатью Божьей, есть православнейший и благовернейший и заступник Церкви и дефенсор и защитник, и невозможно, чтобы был архиерей, не поминающий его. Услышь и верховного апостола Петра, говорящего в первом из соборных посланий: “Бога бойтесь, царя чтите” (2, 17). Он не сказал: “царей”, чтобы кто не подумал, что говорится о так называемых царях отдельных народов, но “царя”, указывая, что есть всеобщий царь»[685].