щедро и бессознательно. Поэтому хочется воскликнуть (и как раз в этом письме, которое ты должна получить в день 27 сентября): «Да здравствует жизнь, несущая жизнь, жизнь, излучающая себя через пространства, поверх времен, независимо от доброй воли и наперекор злой!»

Есть прямая связь между этим центральным образом баллады и тем, который содержится в восьмистишии, посланном Манюше. Что есть этот образ? То, что есть человек, то, что составляет всякого человека как личность. Но самое трудное – это пробиться к самому себе. Именно поэтому письмо, которое в близком будущем я тебе пошлю, может быть тебе интересно. Сколько пластов надобно переворошить, чтобы с самим собой встретиться! Я при этом имею в виду не столько то, что искажает образ человека в его повседневном существовании, те простые страсти, с которыми следует, пожалуй, только умеренно бороться, сколько то, что стоит на пути жизни как ее самый опасный враг. Я говорю о том состоянии, которое, кажется, Цвейг в новелле «Мендель-букинист» определил как «замкнутость в духе». Я говорю о жизни в царстве идеального, об идеальной правде, противопоставляемой правде живой. Я повторю слова из «Баллады»: «Правда – грешна и в сознании этого вся правда. Но есть правда правдивее самой себя, непогрешимая правда. Это всегда ложь. Это – бог лжи». Но хватит мне повторяться и рассуждать, чтобы не впасть в то состояние, против которого я предупреждаю.

Я утешаю себя надеждой, что с тобой будет тетрадочка писем, которая как раз открывается письмом к 27 сентября прошлого года. Там же и письма о «Маскараде» Лермонтова.

Она должна быть у Клавы. Обязательно напиши, была ли с тобой моя тетрадочка в этот день.

Как много принес истекший год! Я не расстаюсь с надеждой, как ни бессбыточна она, быть самому с тобой в день нашего праздника. Здравому смыслу покажется, что это мечта безумна. Так, конечно, но она так радостна, так полна счастья, эта мечта!

Обнимаю тебя, родная, я не закрываю глаза на тучки, вновь пробегающие по широкому горизонту и как раз там, где всходит солнце, но верю и знаю, что судьба наша переломится к лучшему, к хорошему и что будет это скоро.

Целую, любимая. Сегодня утром я гулял и мысленно повторял те ласковые имена, которыми я звал тебя, когда мы были вместе. Сколько их всплыло – дорогих и единственных – наших!

Саня.

№ 477. Н. В. Ельцина – А. И. Клибанову

15/IX 54 г.

«Поречье»

Родной, вот уже пять дней, как я в санатории Ак[адемии] Наук под Звенигородом. Приехала сюда на 18 дней. Сперва заехала к Вове и Клаве. Вова сам звонил и говорил с человеком, у которого находятся бумаги Сонечки304 – это было четыре дня назад. Все еще вопрос не рассматривался, обещают ускорить. Это лучшее, что можно было сделать, ибо ни я, ни Манечка – значения не могут иметь в этом деле. Слишком там много работы и потому все так долго.

Я получила от Клавы тетрадку – очень была взволнована и обрадована этой неожиданностью. Читаю медленно статьи о «Маскараде». Пока об этом ничего не напишу – не могу. Помимо всего нужно перечитать и само произведение Лермонтова.

Письма получила все, кроме последнего. Оно меня расстроило. Ты пишешь, что хочешь закончить работу «Учение о самовластном челов.», а потом не хотел бы больше иметь дело с памятниками исторической науки. Я не могу с этим согласиться. Кроме того, ты не думаешь обо мне – не могу же я жить в природе – как же я буду работать? Я понимаю, что моя реакция – непосредственная и, может быть, даже «детская». И я всегда тороплюсь. Но ты ведь знаешь, как труден каждый шаг, и я это так сама все чувствую, предвижу и уже очень волнуюсь. Ты же знаешь даже, как много сейчас работы именно в твоей области. Среди года, мне говорила Клава, отпустили сверх плана чуть ли не 1000–1200 листов печатных по вопросам антирелигиозным – много можно писать.

Кстати, Вова хочет послать тебе том трудов Ак. Наук по этим вопросам.

Я думала, что буду часто ездить в Москву – но это не удается – это далеко от ж. д. станции и сообщение очень нелегкое.

Здесь хорошо – воздух чудесный. Кругом много простора, прекрасные массивы лесов, поля, река Москва. Много уже листьев на земле – осень. Воздух бодрящий. Хожу, однако, в платье – набрасывая только пыльник. Встаю в 6 ч. утра и до 0 ч. 30 – хожу по лесным дорогам, чаще всего одна. Читаю стихи. Смотрю на прыгающих белок.

Перед обедом лежу на воздухе, завернутая в одеяла в лесу. Помнишь, как в Болшеве. После обеда опять гуляю, играю в бильярд. Лечу ногу. У меня атрофия мышц голеностопного сустава на обеих ногах. Делаю гимнастику, учусь ходить без каблуков, делаю ванны. Людей интересных нет. Все заполняю чтением.

Видела здесь домик Пришвина. Собираюсь поехать в Звенигород в Успенский собор – памятник 15–16 века. Есть фрески Рублева.

Перед отъездом говорила с Н. В. по телефону – она только приехала. Не было времени заехать – прочла ей по телефону твои стихи – посвященные ей. Она ужасно обрадовалась. Хочет послать мне сюда свои летние, чтобы я тебе переслала.

Обнимаю крепко, родной. Не знаю, как послать письмо. Будь только бодрым и здоровым. Все устроится. Нужно идти в Звенигород – примут ли авиа. Н.

Я давно не видела такого чудесного пейзажа, таких просторов. Здесь есть «левитановская березовая роща».

№ 478. Н. В. Ельцина – А. И. Клибанову

26/IX.54 г.

Родной, мое пребывание в санатории сегодня заканчивается – 17 дней. Я отдохнула, прибавила 1 кг в весе (что совершенно было не нужно), «подлечила» ногу – регулярно делая ванны и специальную гимнастику, которую, однако, чаще забывала. Гуляла много, люди были так серы, что приходилось больше быть одной или молчать в их обществе. Может быть, поэтому я избрала за последние годы отдых в виде путешествий – он освежал душу. Сегодня уезжаю в Москву на два дня, потом на 4 дня еду к старикам. Я написала Володе и Клаве благодарственное письмо – ибо Володя сам звонил по поводу Сонечки. Это самое большое, что он мог сделать. Обещали ускорить, но дел очень много. Хочу его также повидать – для этого и еду.

Я все еще не пишу тебе мнений о «Маскараде». Сделаю из