чувство. Праздность, порочность, расточительность и эгоизм женщин делают мужчин грубыми и эгоистичными.

Я поднял голову.

– В этом деле замешан сам Дьявол, – с горечью сказал я. – Если бы женщины стали добродетельными, мужчины не захотели бы иметь с ними ничего общего. Посмотрите на то, что называется «обществом»! Сколько мужчин сознательно выбирают себе в жены испорченных женщин и обходят своим вниманием чистые души! Взять хотя бы Мэвис Клэр…

– А, так вы думали о Мэвис Клэр? – воскликнул он, бросив на меня быстрый взгляд. – Но завоевать ее не под силу никакому мужчине. Она не стремится замуж, и ей не требуется внимание, потому что ей оказывает внимание весь мир.

– Это безличная любовь, – ответил я. – Она не дает ей той защиты, в которой она нуждается.

– Так вы хотите стать ее возлюбленным? – спросил он с легкой улыбкой. – Боюсь, у вас ничего не получится!

– Я? Стать ее возлюбленным? О Боже! – воскликнул я, и кровь прилила к моему лицу от одного лишь предположения. – Какая нелепая идея!

– Вы правы, она нелепа, – согласился он, продолжая улыбаться. – Это как если бы я предложил вам украсть предназначенную для богослужения чашу из церкви. Разница только в том, что с чашей вам, возможно, удастся сбежать, потому что это всего лишь собственность церкви. А завоевать Мэвис Клэр невозможно, поскольку она принадлежит Богу. Помните, что говорит Мильтон:

       Так любит небо чистоту святую,

Что ею наделенная душа

Хранима сонмом ангелов от зла

И от греха. Они в виденьях светлых

И в вещих снах с ней говорят о том,

Что слуху человека недоступно,

И близость с ними так преображает

Всю оболочку плотскую ее,

Что тело, храм неоскверненный духа,

Становится нетленным, как и он[35].

Он декламировал эти строки нежно и с изысканной серьезностью.

– Как будто сказано о Мэвис Клэр, – продолжал он. – «Преображенная плотская оболочка», ставшая «храмом неоскверненным духа», – вот что делает ее красивой, а не то, что распутники называют красотой.

Я привстал и посмотрел в окно, возле которого мы сидели, на желтую полосу текущей внизу Темзы.

– Красота, по обычным человеческим меркам, – продолжал Лусио, – означает просто внешность, и ничего более. Плоть, хорошо сложенное тело, здоровая кожа, без шрамов и пятен. И это самый скоропортящийся товар – он подвержен болезням и суровому климату, на нем появляются морщины от возраста, и, наконец, его разрушает смерть. Но большинство мужчин ищет в своих отношениях с прекрасным полом именно это. Любой шестидесятилетний ловелас, прогуливающийся по Пикадилли, притворяясь тридцатилетним, надеется, как Шейлок, получить свой фунт или даже несколько фунтов молодой плоти. В этом желании нет ничего утонченного или интеллектуального, но благодаря ему «красотки» из мюзик-холла пятнают общество своим присутствием и становятся матерями аристократов.

– Разве могут красотки из мюзик-холла запятнать то, что и так запятнано? – заметил я.

– Воистину так, – откликнулся Лусио, взглянув на меня с пониманием и сочувствием. – Лучше спишем все беды на «новую» литературу!

Закончив завтрак, мы покинули «Савой» и направились в Артур-клуб. Там мы устроились в спокойном уголке и принялись обсуждать дальнейшие планы. Я принял решение довольно скоро: все стороны света были для меня одинаковы, и мне было действительно безразлично, куда бы ни ехать. В идее впервые посетить Египет всегда есть нечто завораживающее, и я охотно согласился сопровождать Лусио и провести там всю зиму.

– Мы будем избегать общества, – сказал князь. – Благовоспитанные, хорошо образованные аристократы, которые швыряют бутылки из-под шампанского в сфинкса и полагают, что скачки на ослах – забавное развлечение, не удостоятся нашей компании. Каир переполнен такими господами, поэтому мы там не остановимся. Старый Нил – место, где много достопримечательностей. А ленивая роскошь местных лодок, которые называются дахабеа, успокоит ваши издерганные нервы. Предлагаю покинуть Англию на этой неделе.

Я согласился. Пока он был занят письмами, готовясь к путешествию, я просмотрел дневные газеты. Читать в них было нечего: хотя мировые новости добираются до Великобритании по послушно пульсирующим электрическим проводам, каждый редактор грошового издания, завидуя другому редактору грошового издания, допускает в свои колонки только то, что соответствует его политике или его личным вкусам. Интересы общественности в целом при этом почти не учитываются. Бедная, обманутая, терпеливая публика! Недаром люди начинают думать, что полпенса, потраченные на газету, которую приходится тут же выбрасывать, – более чем достаточная цена.

Я просматривал утомительные колонки газеты американского толка «Пэлл-Мэлл», а Лусио все еще писал, когда вошел посыльный с телеграммой.

– Мистер Темпест?

– Да.

Я получил послание в желтом конверте, разорвал его и, почти ничего не понимая, прочитал несколько слов:

«Немедленно возвращайтесь. Произошло нечто тревожное. Боюсь действовать без вас. Мэвис Клэр».

Меня охватил странный озноб, телеграмма выпала из моих рук на стол. Лусио взял ее и прочел. Затем он сказал, пристально глядя на меня:

– Конечно, вам надо ехать. Вы успеете на поезд в четыре сорок, если возьмете кеб.

– А вы? – спросил я чуть слышно, потому что в горле у меня пересохло и я едва мог говорить.

– Я останусь в «Гранд-отеле» и буду ждать новостей. Не медлите ни минуты: мисс Клэр не стала бы отправлять такое сообщение, если бы не было серьезной причины.

– Так вы думаете, что… – начал я.

Он остановил меня повелительным жестом:

– Я ничего не думаю и ничего не предполагаю. Я лишь призываю вас немедленно выехать. Ступайте!

И прежде чем я успел что-либо сообразить, он повел меня за собой в вестибюль клуба, помог мне надеть пальто и шляпу и послал за кебом, чтобы отвезти меня на вокзал.

Мы едва попрощались, ошеломленные внезапностью вызова в тот дом, который был мною покинут еще утром, как я думал, навсегда. Я почти не понимал, что делаю и куда иду, пока не оказался один в поезде, на всех парах возвращавшемся в Уорикшир. Сгущались сумерки, отзывавшиеся в моей душе ужасом, которому я не смел дать истолкования. Что «тревожное» могло произойти? Как получилось, что Мэвис Клэр телеграфировала мне? Эти и множество других вопросов терзали мой мозг, и я боялся на них отвечать.

На знакомой станции меня никто не ждал, поэтому я нанял экипаж и доехал до поместья как раз к тому времени, когда короткий вечер перешел в ночь. Тихий осенний ветер беспокойно вздыхал среди деревьев парка, словно бесприютная истерзанная душа. Ни одной звезды не было видно в черной глубине неба.

Едва кеб остановился, с крыльца навстречу мне спустилась стройная фигура в белом – это была Мэвис. Ее ангельское лицо