а недобрых много. Поэтому польза, которую приносят Поднебесной мудрецы, невелика, а вред – велик»[136]. Если верить Чжуан-цзы, отбросив познания, люди смогут наконец покончить с захватчиками, раскрошив драгоценности и жемчуг, избавятся от воровства, разрушив верительные бирки и печати, станут верны своему долгу, разбив меры и сломав весы, прекратят соперничать друг с другом, а отменив законы и догматы, сами собой воспримут главные правила человеческой жизни… В пору неуклонного технического прогресса предостережение Чжуан-цзы напоминает далекую и забытую мелодию, слабый отсвет за горизонтом, и почти никто не воспринимает его всерьез.

Но в наследии языка (по крайней мере, в целом ряде диалектов, которые я перечислил выше) оно по-прежнему тихо напоминает о себе.

△ Вы́чура

△ 怪器

Для характеристики людей способных и умелых в мацяоском наречии есть еще одно слово: «вычура».

«Толковый словарь», выпущенный «Коммерческим издательством» в 1989 году, объясняет слово «вычурный» как «необычный, странный», при этом однокоренной с ним глагол «чурать» толкуется как «укорять, винить», а междометие «чур» – как «возглас, запрещающий касаться чего-либо, переходить за какой-либо предел».

Выходит, все необычное и странное в китайском языке неразрывно связано с упреками, осуждением и запретом – быть заурядным и посредственным куда безопаснее.

Главным «вычурой» в Мацяо и его окрестностях был Ма Яньу. В конце «культурной революции» многие сосланные пащенята смогли вернуться в город, устроившись работать на заводы, другие уехали по болезни, и в деревне сосланных осталось только двое, в том числе я. Все исполнители революционных опер уехали, и когда мацяоской агитбригаде поручили устроить представление, оказалось, что выступать попросту некому. Деревенские предложили позвать Яньу. Тогда еще школьник, он сразу откликнулся на нашу просьбу и пел в самом деле здорово; из-за малого роста выпускать его на сцену было нельзя, да и времени на репетиции у него не было, зато Яньу мог встать за кулисами и пропеть всю оперу от начала и до конца, он пел и за положительных героев, и за отрицательных, и за революционеров, и за красавиц, каждую арию помнил назубок, так что актерам на сцене оставалось только вовремя открывать и закрывать рот. Кое-где нужно было взять очень высокие ноты, и он проделал это с поразительной легкостью – голос Яньу летел над деревней, прорезая облака, а я сидел за сценой и не верил своим ушам.

Допев, Яньу побежал домой и исчез в темноте, не дав себя толком рассмотреть.

Слава о его музыкальном таланте разошлась далеко за пределы Мацяо: когда в Пинцзяне устраивали какой-нибудь концерт, Яньу обязательно звали помочь, сыграть на флейте или на хуцине – это был его верный хлеб. И если нужно было придумать декорации или костюмы актерам, Яньу стоило пораскинуть немного мозгами, и он выдавал на-гора десяток отличных идей.

Я впервые как следует его разглядел, когда он уже окончил школу и вернулся в Мацяо. Круглая детская мордашка Яньу не имела ничего общего с худым костлявым лицом его старшего брата Яньцзао. Однажды Яньу остановился посмотреть, как я играю в облавные шашки, а посмотрев несколько партий, набрался смелости и сел играть против меня. Я не принял его всерьез, думал показать парнишке основные правила и не ожидал, что через несколько ходов он загонит меня в угол. Мы сыграли еще одну партию, и снова он захватывал поле, преследовал мои шашки, точно свирепый и беспощадный маршал, готовый «убить три тысячи невиновных, лишь бы не упустить одного виновного»[137].

Я недоумевал и очень хотел отыграться.

– Извини, только насмешил тебя, – скромно пробормотал Яньу, но во взгляде его читалось нескрываемое удовольствие.

Я взялся штудировать самоучитель по облавным шашкам, а после предложил ему сыграть еще одну партию, но Яньу неизменно находил какой-нибудь предлог, чтобы отказать: то ему надо приготовить лекарство, то ждет работа в другой деревне – он постоянно прятался, не давая мне возможности взять реванш. Представляю, как радовало его мое нетерпение, моя беспомощность.

В деревне он не работал, дома бывал редко, даже когда их бабка тяжело заболела, почти не приходил ее навестить. Если в бригаде распределяли работы по ремонту ирригации, Яньцзао брал его часть на себя. И на домашнем огороде всегда было видно одного Яньцзао с вечным коромыслом на плечах. Сначала Яньу учился на маляра – однажды мы встретились на горной тропе, он нес ведро с кистями, с ног до головы перепачканный в краске. К нашей следующей встрече он уже выучился на лекаря, честь по чести ставил больным иголки, щупал пульс, подбирал снадобья. Позже он научился рисованию и гравировке – говорили, Яньу продает свою каллиграфию в поселке Чанлэ и даже в уездном центре, может вырезать строку из стихотворения вождя в стиле куанцао[138] на корпусе авторучки, заказы выполняет быстро и цены не ломит. Словом, не было такого ремесла, которым не мог овладеть Яньу, и не было такого дела, где он не сумел бы показать свой талант. Слава о нем гремела по всей округе, и все без исключения деревенские отзывались о Яньу с похвалой. Он был национальным предателем (см. статью «Национальный предатель»), но мацяосцы никогда не попрекали его происхождением и даже смотрели сквозь пальцы на его долгие неясные отлучки из деревни.

Он был гордостью Мацяо, гордостью всех деревень и сел в окрестностях Мацяо-гун. Узнав, что какой-нибудь деревенский паренек поступил в институт, мацяосцы только фыркали: и что? Не будь наш Яньу национальным предателем, он бы сразу в три института поступил! Прослышав, что другого деревенского перевели в город работать ирригационным техником, посадили на казенные харчи, а скоро отправят на повышение, мацяосцы снова фыркали: да какой из него техник? Если б не происхождение нашего Яньу, не бывать этому сиволапому никаким техником!

Однажды пащенок Бэньи до того разболелся, что пришлось отправить его в уездную больницу. Мацяосцы дружно решили, что жить бедняге осталось недолго: если уж снадобья, которые выписал Яньу, не помогли, городским врачам тут делать нечего. Напрасная трата денег. Но спустя две недели в уездном центре пащенок пошел на поправку. Однако новость эта мацяосцев нисколько не удивила и не поколебала их веры во всесилие Яньу. Теперь они говорили, что Яньу все сделал правильно, просто лекарства в горах дрянные, а если лекарства дрянные, толку не будет, как ни лечи. И кого тут винить? Уж точно не Яньу. Будь у него хорошие лекарства, мальчонка давно бы поправился, и не пришлось бы тащить его в город, мучить уколами да пускать под нож. Бедняга: брюхо вспороли, все потроха вытащили, промыли,