либо его личный водитель — беспартийный поляк, бывший сотрудник Императорского гаража Станислав (Степан) Гиль, — был достаточно хорошо известен. «Сочувствующего коммунистам» Гиля допрашивал председатель Московского революционного трибунала А. М. Дьяконов, он же провёл и первый допрос задержанной террористки. Но в данном случае речь может идти не о мотивации эсерки — духу у неё хватило бы, — а о физических возможностях выполнить поставленную перед ней задачу. До сих пор не ясно, как тяжелобольная женщина смогла решиться на теракт в отношении вождя мирового пролетариата.

На самом деле покушение готовилось боевой группой правых эсеров, которой руководили Григорий Семёнов и Лидия Коноплёва[101], помимо них, в неё входили боевики Козлов и Усов. После своего ареста они заявили, что переосмыслили прошлое и поняли правоту большевиков, после чего начали не просто давать показания, а получили возможность публиковать в СМИ покаянные статьи, разоблачавшие преступления бывших однопартийцев. На процессе в 1922 году эсеры давали обстоятельные показания и откровенно «топили» и собственную партию, и её ЦК. Суд был показательным, подсудимые были разделены трибуналом на группы: № 1 — «непримиримые», то есть не раскаивавшиеся, и № 2 — активно сотрудничавшие со следствием, которые утверждали, что ЦК ПСР дал санкцию на проведение диверсий и акции индивидуального террора. Неудивительно, что все теракты, которые тогда произошли, они взяли на себя, причём признали не только покушение на В. Ленина, но и ликвидацию В. Володарского (Гольдштейна) и М. Урицкого.

Член ЦК ПСР и один из членов «руководящей пятёрки» 1-й группы подсудимых Абрам Гоц полтора десятка лет спустя написал об этом в «исторической части» своих показаний: «И если по всем пунктам обвинения мы выступали открыто, оспаривая не фактическую основу событий, а лишь их политическое освещение, истолкование и оценку, то по одному вопросу мы чувствовали невозможность выступить так же открыто — именно по вопросу о терроре. После очень длительного обсуждения мы пришли к выводу, что нельзя в интересах партии, перед лицом всей страны и общественного мнения трудящихся России и Запада вскрыть все разногласия, которые имелись в партии в те годы по вопросу о терроре, рассказать о той внутренней борьбе, которая имела место в рядах партии по этому вопросу и которая приводила к таким некрасивым морально-политическим последствиям, как опубликование Ц. К. П. С. Р. о своей непричастности к теракту против Володарского. Не желая демонстрировать разброд в рядах Ц. К. П. С. Р., руководящая пятёрка обязала всех участников процесса стоять в вопросе о позиции партии в терроре на точке зрения большинства Ц. К. и категорически отрицать прикосновенность партии к теракту против Володарского и покушению Фани Каплан». [1.180]

У Владимира Маяковского какие-либо сомнения в необходимости отмщения политическим противникам большевиков за их «вероломные преступления» в принципе отсутствуют:

Теперь

не промахнёмся мимо.

Мы знаем кого — мети!

Ноги знают,

чьими

трупами

им идти.

Нет места сомненьям и воям.

Долой улитье — «подождём»!

Руки знают,

кого им

крыть смертельным дождём.

(Маяковский В. В. Владимир Ильич)

Как и у Константина Бальмонта, который тоже дерзко, правда, находясь в парижской эмиграции, откликнулся на происходящие события следующими строчками:

Люба мне буква «Ка»,

Вокруг неё сияет бисер.

Пусть вечно светит свет венца

Бойцам Каплан и Каннегисер.

И да запомнят все, в ком есть

Любовь к родимой, честь во взгляде,

Отмстили попранную честь

Борцы Коверда и Кондрата. [1.18].

Все персонажи стихотворения, — это правые эсеры-террористы, ставшие знаменитыми на всю Европу:

Леонид Каннегисер — член партии народных социалистов, бывший юнкер Михайловского артиллерийского училища, талантливый поэт и близкий друг С. А. Есенина. 30 августа 1918 года он застрелил председателя Петроградской ВЧК Моисея Урицкого. Уголовное дело убийцы, на собственную беду оказавшегося сыном еврейского миллионера, мгновенно обросло самыми разными подробностями, прежде всего связанными с тем, что резонансные покушения на председателя СНК В. И. Ленина на заводе Михельсона и на главного чекиста Северной коммуны М. Урицкого происходили в один день, это во-первых.

Во-вторых, покушение в Петрограде связывали с расследованием ВЧК дела И. П. Мануса — агента крупнейших немецких банков, входившего в ближний круг влиятельного народного целителя старца Григория Распутина. Следователи ЧК Эдуард Отто и Александр Рикс в ходе расследования убийства сразу же обнаружили сионистский след.

Комиссар Семён Геллер[102] установил связи террориста с 467 лицами[103], по его мнению, причастными к покушению, которые были немедленно арестованы; он же выяснил, что Каннегисер являлся членом подпольной террористической группы Максимилиана Филоненко, ставившей своей целью уничтожение советских и партийных руководителей, в качестве подозреваемых в деле также фигурировали два английских подданных — Гарольд Иванович Рейнер и Джефри Гарри Тернер, — задержанных пограничной стражей при нелегальном переходе границы с Финляндией, что подтвердило основную версию следствия об участии иностранных спецслужб в террористическом акте.

В тюремной камере, в ночь перед расстрелом Леонид Каннегисер написал:

Что в вашем голосе суровом?

Одна пустая болтовня.

Иль мните вы казённым словом

И вправду испугать меня?

Холодный чай, осьмушка хлеба.

Час одиночества и тьмы.

Но синее сиянье неба

Одело свод моей тюрьмы.

И сладко, сладко в келье тесной

Узреть в смирении страстей,

Как ясно блещет свет небесный

Души воспрянувшей моей.

Напевы Божьи слух мой ловит,

Душа спешит покинуть плоть,

И радость вечную готовит

Мне на руках своих Господь.

Затем он написал письмо незнакомому ему хозяину квартиры, в которую случайно попал, когда уходил от погони после совершённого теракта:

«Уважаемый гражданин!

30 августа, после совершённого мной террористического акта, стараясь скрыться от настигавшей меня погони, я вбежал во двор какого-то дома по Миллионной ул., подле которого я упал на мостовую, неудачно повернув велосипед. Во дворе я заметил направо открытый вход на чёрную лестницу и побежал по ней вверх, наугад звоня у дверей, с намерением зайти в какую-нибудь квартиру и этим сбить с пути моих преследователей. Дверь одной из квартир оказалась отпертой. Я вошёл в квартиру, несмотря на сопротивление встретившей меня женщины. Увидев в руке моей револьвер, она принуждена была отступить. В это время с лестницы я услышал голоса уже настигавших меня людей. Я бросился в одну из комнат квартиры, снял с гвоздя пальто и думал выйти неузнаваемым. Углубившись в квартиру, я увидел дверь, открыв которую оказался на парадной лестнице.

На допросе я узнал, что хозяин квартиры, в которой я был, арестован. Этим письмом я