девчонок, которые не разбежались без приказа, наверное, даже пели гимн до последнего. На Дельфину за то, что поступила бы так же.

Он замер на миг прежде, чем миновать колонны. Нога мужчины не ступала сюда боги знают сколько столетий, даже Отцы-Старейшины не посмели бы. И Теор не посмел, обошел другой дорогой, когда давным-давно пробрался к Гроту Мары взглянуть на Ану. Регинцы, конечно, здесь побывали. Все серебро и золото исчезло с Террасы Супругов. Под ногами валялась закопченная статуя Акрины без глаз — они были из черного оникса — а тел Жриц нигде не было видно. Теор знал, что регинцы постарались их сжечь. Он невольно смотрел только под ноги, чтоб не увидеть лишнее. Берег Чаек хранил Малый Каэ — грубо вырезанная деревяшка, на которой едва угадывались черты лица. Но статуи в Святилище были настоящие, мраморные, божественно-живые, созданные неведомо кем и когда, привезенные еще с заморской родины беров. Половина бородатого лица лежала на пороге Святилища. Рот с крошащейся верхней губой и поразительно вьющиеся в камне пряди волос. Мрамор был абсолютно белый — даже огнем не тронут — но лицо смотрелось молодым. Теор ничего не знал о работе скульпторов, не сознавал, что столь настоящее человеческое лицо из камня вырезано человеческими руками. Для него это было волшебством. И несомненным представлялось рядом со статуей, что когда-то белый и бородатый Господин Морской увлек Тину в Святилище и зачал чудесное дитя. Нижняя часть лица и туловище остались разбросаны внутри Святилища и слишком сакральны даже для такого насмешника, как Теор. Годам к двадцати он решил: если Алтимар существует, то и он тоже мог быть отцом сына Тины — матушка никому не отказывала.

Однажды мать — в кои-то веки, заметив его — заговорила о смерти.

— Знаешь, почему его называют Гротом Мары? — горько смеялась коротышка. — Потому что это отличное место, чтобы сдохнуть!

Она напилась в тот день, поэтому говорила вслух не только колкости. Он еще мальчишкой был, вскоре после Посвящения. Из любопытства вытянул у матери, как найти Грот.

— Только лизнуть из иных пузырей содержимое, — усмехалась Тина, — и все. Но это, если знаешь, что брать и сколько. А я не знаю. Потому что не для меня вся эта жреческая премудрость. Если ошибешься — о, жить будешь, но запомнишь свою глупость навсегда. Сдохнуть легко, а выжить после пыток…

Да, это было в день, когда умерла Ава. Тине, похоже, было не настолько все равно, как казалось.

И вот, лет двадцать спустя, все зависело от того, помнит ли он тайные тропинки. После всего, что Теор натворил, бессмысленно было спрашивать, на чьей он стороне. Последний рубеж мести и злобы так и не смог перешагнуть, через детство свое, память, первую и последнюю любовь не перешагнул. Быть может, это самая большая его ошибка — не пойти до конца. Островам он враг и чужой, Острова он ненавидит, Острова — единственный дом, который у него когда-либо был. Словно яд в жилах, впитанный с рождения. Ненавидит — но на растерзание регинцам не отдаст. Ни народ свой, ни сестренку Дельфину. Хотел бы он видеть лицо Эдара Монвульского, когда тому доложат его простофили: морской дьявол удрал. Кто-то другой признал бы, что никому не под силу повернуть время вспять и исправить содеянное. Но Теор верил, что он — лучший из лучших. Так же искренне, как верил в четырнадцать лет. На невозможное шел с легкостью не до конца протрезвевшего человека. (Перед людьми Эдара он претворился лишь самую малость. Это в Новом Замке знали, что морской дьявол может хоть бочку осушить, и все равно совсем в хлам не свалится.) Он не все еще решил, но регинцы пожалеют, что упустили его.

Дельфина раскидывает руки, как крылья, погружается в воду. Море трепещет, как жертва на алтаре.

Дельфина не совсем спит. В пол-глаза она видит девочку Санды, Тибу. Та все спрашивает, почему Санда не возвращается. Видит притихшую, задумчивую Ану. Видит и другую Ану, златовласую, навсегда молодую — невесомой рукой она гладит дочь по голове, улыбается и уходит, совсем не хромая. Все Острова расстилаются перед Дельфиной с высоты птичьего полета. Она видит пирующих регинцев и мечущихся бесприютных духов ее земли. Видит брата. Наэв думает сейчас о ней не как о сестренке, а как о Жрице великого Алтимара, умоляет: "Пусть окажется, что он соврал…" — но уверен, что Теор сказал правду. Лан много раз пытался найти слова, но Наэв просто смотрит в темноту невидящим взглядом. Пьяный барон Эдар без лишних слов подминает под себя пленницу. Снаружи гремят тосты во славу святого Фавентия, катится бочка вина, идол Инве тяжелыми шагами покидает Остров Леса. Лик его устрашающе прекрасен и каменный меч обнажен. Регинцы допьяна упиваются кровью, принимая ее за вино.

А вот и родина их, Региния, там их ждут. В Новом Замке слуги и лекари хлопочут вокруг очень старого человека, замковый капеллан читает молитву. Вечный Герцог не желает оставить этот мир раньше, чем возвратятся его корабли. Мара сидит подле него, словно верная жена, гладит его седые волосы. Напрасно Наэв зовет ее, нынче нет Мары на Островах. По всей Регинии обсуждают поход и славят ландского Герцога, но он уже не обнимет сына. Трепещет дно морское от каменных шагов Инве, и Алтимар кивает головой: “Сделай это, такова моя воля”. Всех видит Дельфина, кроме Теора, его скрывает темнота. Где-то в глубине материка тень Жрицы скользит по главной зале небольшого замка. По полу из камня, усыпанному жухлым камышом. Мимо холодных стен, увешанных видавшими виды коврами и гобеленами. Мимо храпящих слуг и собак, она с улыбкой входит в чужой сон. “Вот я, Марк из Лантисии”. Целует губы, что во сне шепчут ее имя. Он резко вскакивает, хватает ее за руку, как когда-то, на корабле: “Жива ли ты, островитянка?”

Не успев ответить, Дельфина обнаружила себя по-прежнему в доме Наэва, пленницей посреди вражеского лагеря. За окном — регинский пир. Подле нее Ана. Простенькие украшения девочка так и не сняла, она смотрится гостей с чужого праздника.

— Дельфина, почему этот человек так ненавидит нас?

Тина зло хихикает:

— Расскажи ей! Двадцать лет назад в моего Теора были влюблены все дуры Островов, кроме одной, и этой единственной была твоя мать.

Ана осмысливает услышанное.

— Теор любил ее?

— Так же сильно, как твой отец, — кивает Дельфина.

— А матушка выбрала не его? Он за это Наэву мстит?

Придется рассказать ей рано или поздно.

— Не за это, девочка.