Он поворачивается. Смотрит на меня неприлично долго, словно заметил что-то, чего раньше никогда не видел.

– Ты что, пьяна?

– Нет.

Поспешно сглатываю, но вино застревает в горле.

– Немного.

Он устало потирает переносицу, и я впервые вижу, как Блэквуд закатывает глаза. Закатывает глаза! Надо же. Не думала, что он способен на такие сложные мимические жесты. До этого единственным его проявлением эмоций было сдвигание бровей и сжимание губ.

– Этого не хватало.

– И ты туда же? Будешь отчитывать меня?

– Ты ведешь себя как ребенок.

– Ну и что? – сажусь на балюстраду. – Может, я и есть ребенок. В мире не все идет правилам. Разве ты всегда поступаешь как нужно?

– Да.

– И тебе никогда не хотелось поступить как хочется тебе?

– Слезь.

– Что?

– Слезай оттуда.

Чувствую, как вырастает на моем лице улыбка.

– Ты что, за меня переживаешь?

– Просто не хочу портить всем вечер новостью о твоей скоропостижной кончине.

– Конечно, – специально наклоняюсь назад, чтоб он поволновался. – Но ты можешь не волноваться. Я уже большая девочка и сама могу о себе поз…

Рука соскальзывает. Я валюсь назад и оказываюсь снова на балконе, в объятиях Блэквуда. Его руки крепко держат меня за талию. Воздух становится тяжелым, как гранит, но не потому, что я была на волоске от смерти, а оттого, что он рядом, так близко, слишком близко. Как тогда в пещере. От ощущения пальцев на спине расползаются сотни мурашек. Так необычно, словно крохотный электрический заряд. Так происходит каждый раз, когда он хотя бы мельком ко мне прикасается. Интересно, он чувствует то же? Он не отодвигается, хоть опасность уже и миновала. Просто смотрит на меня так пронзительно, словно впервые увидел кого-то так близко. Внутри все закипает от неловкости и бурлящего по венам вина. Нет, не могу. Это слишком.

– Мне… нужно идти.

Направляюсь к двери, когда в спину вдруг врезается тихое:

– Спасибо.

Застываю на месте. Мне не послышалось?

– Что ты сказал?

– За помощь на Другой стороне. Я бы не справился один.

Не могу поверить ушам. Это действительно происходит? В голове всплывают слова Мирилин: «Не знает слов благодарности, никого не щадит, не ценит. Ему все одинаково безразличны». Может, и так. Но лишь потому, что никто раньше не проявлял благодарности ему.

– Не за что.

Проскальзываю сквозь занавесь, мимо столов, сквозь толпу и ловлю себя на мысли, что не перестаю улыбаться. Пятнышко тепла разливается по грудной клетке. Меня поблагодарил сам Дориан Блэквуд! Вы понимаете, что это значит? Он меня ценит, а это уже большее, на что можно было рассчитывать. Замечаю, что что-то изменилось. Гости больше не бродят по залу в поисках мишени для сплетен. Они собрались кругом, обнажив кусочек зала. Вижу, как машет мне Мирилин. Она стоит прямо перед сценой.

– Быстрее, начинается!

Шепот зала стихает, как только в центре появляется Кристиан.

– Благодарю всех за присутствие. Сегодня знаменательный день. День, который положит конец столетней войне и заложит начало новой эры – эры сиринити, – он обходит сцену по кругу. – Многие годы нас считали слабыми. Нас презирали, подавляли, уничтожали те, кого мы считали братьями, с кем боролись, кого боялись. Те, от имени которых стынет кровь в венах. Моровы.

По залу пробегает волна вздохов.

– Жестокие, кровожадные… Они провозгласили себя выше людей, выше богов, выше нас, но на самом деле хотели лишь одного – власти. Долгие годы они угнетали нас, заставляли жить на улице, как крыс, но сегодня…

Он останавливается передо мной, будто я должна продолжить. Все смотрят на меня. Чувствую себя некомфортно.

– …сегодня все наконец закончится.

Он идет в центр, а я вздыхаю с облегчением.

– Благодаря мужеству наших стражей, не побоявшихся положить на кон свои жизни, я со всей гордостью могу представить вашему взору то, ради чего мы сражались и умирали, умирали и воскресали, воскресали и возрождались из пепла, – он достает из кармана флакон. – Лекарство.

Вздохи восторга, удивления, неверия проносятся мимо ушей, как вой ветра. Кристиан любуется, как свет лампы отражается в хрустале, затем берет бокал, который подносит ему страж.

– Лиана, отважный и верный страж, взяла на себя смелость стать первой, кто испробует на себе действие лекарства, – из толпы выходит низенькая девушка с короткой стрижкой. Даже я со своим полутораметровым ростом выше.

– Коммуна благодарна тебе за твою жертву, Лиана.

– Для меня это большая честь, – она склоняет лоб над его ладонью, словно почитает Папу Римского.

– За знаменательный день в истории сиринити, и пусть твоя жертва будет ненапрасной.

Все с замиранием сердца наблюдают, как Кристиан открывает флакон и капает в бокал Лианы одну каплю.

– Благоденствия дать!

Тост хором проносится по залу, правда, я не понимаю, что это значит. И почему традиции сиринити такие странные? Эхо голосов, звон хрусталя и тишина. Мертвая, пустынная, будто все звуки отключились по щелчку переключателя. Оркестр молчит, стихают стуки каблуков, и даже дыхание в зале замирает. Все в напряжении, словно натянуты на одну острую леску, балансируя на грани помешательства. Стрелка часов перекатилась далеко за полночь. За окном вьюга вступает в права с затишьем, распахивая ставни. Но никого это не волнует. Никто не замечает снегопада за окном, дребезжания ламп. Будь в зале пожар, его бы тоже не заметили, потому как все что сейчас важно – это Лиана. Все глаза прикованы к ней. Смотрят, не отрываясь, не закрываясь, не моргая, пытаясь уловить малейшие изменения. Но их нет. Минута, две проходит, как предыдущая.

– Лиана, – не выдерживает Кристиан. – Как ты себя чувствуешь?

– Я…

Она смотрит на свои руки, словно пытается понять, происходит ли что-то.

– …чувствую себя отлично.

В зале проносятся радостные оклики. Кто-то за спиной вздыхает с облегчением, а я уже радуюсь, что скоро смогу отсюда уйти. Но тут что-то идет не так. Ее глаза… они изменяются. По щеке пробегает темная линия, и я понимаю, что это не игра света. Ее глаза кровоточат. Глаза, уши, нос… Боже.

– Что со мной происходит?

Да она вся изливается кровью! Пытается вытереть ее руками, но только размазывает по лицу. Смотрит на свои руки, ладони, в зал и… на меня.

– Ты… Ты знала, что так будет…

Не могу пошевелиться. Не могу даже помахать головой, чтоб дать понять, что это не так. Все, что я могу, это молча смотреть, как она истекает кровью.