Поэтому процесс демографического старения был связан с серьезными социально-политическими проблемами, поскольку, с одной стороны, расходы на пенсии сильно возросли, и их пришлось нести меньшей группе активно работающих людей. С другой стороны, расходы на систему здравоохранения также выросли, поскольку выплаты фондов медицинского страхования были расширены, а также стали более активно использоваться в связи с увеличением среднего возраста застрахованных. Отныне пенсии и система здравоохранения были постоянными социально-политическими проблемами в ФРГ, которые не могли быть решены с помощью новых реформ здравоохранения и пенсионного обеспечения[25].

Традиционная семья – мужчина как единственный кормилец, женщина как хранительница домашнего очага и детей – в эти годы также утратила свое монопольное положение. Подобно тому как индустриальное общество в свое время глубоко изменило семейные и гендерные структуры, гендерные роли и семейное сожительство начали снова меняться в расширяющемся обществе услуг. Увеличилось число семей с двумя работающими родителями, а также число бездетных браков или семей с одним родителем. Число домохозяйств, состоящих из одного человека, также выросло. Термин «одинокий» стал преобладать, и в крупных западногерманских городах с начала 1980‑х годов почти половина домохозяйств состояла из одного человека[26].

Описанные здесь перемены коснулись, в первую очередь, жизни женщин. Уровень занятости женщин к 1980 году вырос почти до 53 процентов, а для замужних женщин – до 48 процентов. В 1960 году три четверти всех 15–20-летних женщин и девушек были в составе рабочей силы, а к 1991 году – только треть. С другой стороны, среди 40–45-летних доля работающих выросла с 45 до 70 процентов. Для женщин постоянная работа теперь становилась все более естественной, возраст вступления в брак увеличивался, а школьное образование быстро улучшалось. Доля женщин среди выпускников школ выросла с менее чем 40 процентов в середине 1960‑х годов до более чем 50 процентов в середине 1980‑х годов; к началу 1990‑х годов женщины достигли паритета среди студентов вузов. Однако этот процесс не сопровождался профессиональным равенством. В середине 1970‑х годов женщины по-прежнему получали примерно на четверть меньше, чем мужчины на тех же рабочих местах, и они были явно представлены непропорционально в низкооплачиваемых секторах (образование, продажи, уход, простая офисная работа). Кроме того, расширение инфраструктурных условий для работы матерей, таких как места в детских садах и школах полного дня, наталкивалось на идеологические предубеждения со стороны церквей и консерваторов, так что зачастую женщины не могли работать целый день, что являлось существенной помехой, не в последнюю очередь для женщин с университетским образованием.

Брак и семья с детьми начали терять свое значение как самоочевидные эталоны биографии. Многие функции, которые раньше выполняла семья, теперь взяло на себя государство: например, уход за пожилыми людьми, а в семьях с работающими матерями – и воспитание детей. Либерализованный закон о разводах расширил возможности принятия индивидуальных решений в течение жизни; количество разводов выросло с 1970 по 1985 год на 60 процентов и составило более 120 тысяч. В то же время количество бездетных, не состоящих в браке сожительствующих пар стало значительно увеличиваться. Кроме того, методы контрацепции, утвердившиеся с 1960‑х годов, разделили сексуальность и репродукцию, и количество легальных абортов значительно возросло (с 13 044 в 1976 году до более чем 91 064 в 1982 году).

Классическая мужская биография также оказалась под давлением преобразований. Участившиеся периоды безработицы, повышение требований к квалификации, более частая смена профессии, рост занятости женщин и, наконец, не в последнюю очередь, рост конкуренции со стороны женщин с высшим образованием – все эти факторы начали расшатывать роль единственного кормильца и связанных с ней социальных ролевых установок. В целом складывается картина очень быстрого, примерно за два десятилетия, изменения образа жизни и «стандартных» биографий, прочно главенствовавших в течение почти ста лет. В центре этих изменений была замена конформистского и стандартизированного образа жизни на индивидуальный выбор, который к тому же мог меняться несколько раз в течение жизни[27].

Переход от индустриального общества к тому, что вскоре стали называть «постиндустриальным», интенсивно отслеживался и интерпретировался современными процессу наблюдателями. Анализ социологов и политических публицистов был не только реакцией на происходящие изменения; скорее, многие из этих теорий и концепций формировали восприятие настоящего, влияли на него и тем самым помогали его формировать. Особенно это касалось теории модернизации, которая в различных вариантах стала базовой для интерпретации мира после 1945 года. Теория Уолта Ростоу, согласно которой индустриальные общества почти неизбежно станут процветающими при наличии демократии и активного среднего класса, была столь же влиятельна во многих странах третьего мира, как и в Западной Европе[28]. В своей книге «Конец идеологий» британский социолог Дэниел Белл в 1960 году установил, что на Западе существует широко распространенное согласие относительно основных элементов формирования современного мира, а именно: «признание государства всеобщего благоденствия, желательность децентрализации власти, смешанная экономика и политический плюрализм». Все альтернативы либеральному обществу потерпели крах – не только великие тоталитарные идеологии, но и «классический» либерализм. Вряд ли кто-то из его приверженцев до сих пор убежден, что государство не должно играть никакой роли в экономике, так же как вряд ли кто-то из серьезных консерваторов до сих пор утверждает, что государство всеобщего благосостояния – это «путь к рабству». На этой основе, согласно широко распространенному в конце 1960‑х годов убеждению, прогресс был вечен: предсказуемый экономический рост, сдерживание социальных противоречий капитализма посредством компенсационной социальной политики, интеграция и стабилизация обществ посредством либеральной демократии[29].

Однако трансформация индустриальных обществ с 1960‑х годов и их динамизация в середине 1970‑х годов поставили под вопрос объяснительную силу этого подхода, поскольку рост числа профессий в сфере услуг, постепенное исчезновение армии неквалифицированных промышленных рабочих и растущее использование современных рационализирующих технологий все больше ставили под сомнение центральное значение традиционных отраслей для модерных обществ. Индустриальное общество, как вновь заявил Дэниел Белл в 1973 году, сейчас находится в процессе трансформации в «постиндустриальное». В нем основное внимание уделялось уже не физическому труду и промышленному производству, а знаниям и технологиям. Оно станет информационным обществом, в котором решающее значение для процветания страны будет иметь ее научный, а не промышленный потенциал[30]. Эти убеждения нашли отражение, например, в дебатах политиков о «второй промышленной революции», а также в оправдании огромных усилий по улучшению образования в западных странах.

И эти же эти наблюдения содержат ключ к объяснению очевидных изменений в ценностных и моральных системах западных обществ в 1960‑х годах. По мнению американского социолога Рональда Инглхарта, в конце 1960‑х годов они характеризовались, прежде всего,