"Нет, здесь никого не осталось, ни одного человека, -говорил себе Бессонов. - Пулеметы и противотанковые ружья били из левых окопов,левее батарей. Да, идти туда, туда!.."

Но тотчас из-за поворота траншеи донесся металлический звук.И будто бы послышались голоса. Бессонов с тугими ударами сердца вышагнул из-заповорота.

Навстречу ему из пулеметного гнезда белыми привидениямиподымались двое, с головы до ног косматые от снега. Обмороженные лица их былисплошь затянуты в стеклянный лед подшлемников, а из подшлемников - глаза,воспаленные морозом и ветром, в густых кругах изморози, устремлены наБессонова, выражая одинаковую оторопелость - не ожидали, по-видимому, увидетьздесь, в омертвевшей траншее, живого генерала в сопровождении живых офицеров.

Матово поблескивали прямоугольные морские пряжки. Напорванной, прожженной плащ-палатке, расстеленной по бровке окопа, - куча дисковручного пулемета, собранных со всей позиции; рядом с пулеметом - на сошкахпротивотанковое ружье. Везде валялись свежестреляные гильзы: на бруствере, надне окопа. Видимо, оставшись вдвоем, пулеметчик и пэтээровец некоторое времявели огонь из одного гнезда, соединенные в последнем усилии, локоть о локоть.Судя по морским пряжкам, были эти двое из дальневосточных моряков, ставшихпехотой месяц назад на формировке армии, сохранивших памятью о прошлом тельникии матросские пряжки.

Оба они оторопело встали перед Бессоновым, ничем неотличимые друг от друга, в толстых и жестяных от снега и инея шинелях; изакостенелые в твердую форму рукавицы их неуверенно ползли к шапкам. Обрывистодышали оба, слова не выговорив, точно не верили чему-то никак, обнаруживширядом с собой генерала и офицеров позади него.

Тогда огромный Деев, нарушая неписаные законы сдержанности вприсутствии командующего, первый ступил в пулеметный окоп пехотинцев, крепкимобъятием притиснул к себе одного, другого; надломленно прозвучал егорастроганный, напрасно отыскивающий твердость голос:

– Выстояли, ребятки? Выжили? Товарищ командующий,вторая рота… - И, недоговорив фразу, посмотрел Бессонову в глаза с выражениемумиления и потрясенности.

Слова, которые должен был сказать в ту минуту Бессонов,тенями скользили в сознании, не складывались в то, что чувствовал он,показались ему никчемными, мелкими, пустопорожними словами, не отвечающимибезмерной сути увиденного им, и он с трудом произнес:

– Кто-нибудь из командиров жив?..

– Никого… Никого, товарищ генерал.

– Раненые где?

– Человек двадцать на тот берег переправили, товарищгенерал. Мы из роты одни…

– Спасибо вам!.. Спасибо вам от меня… Как ваши фамилии,хочу знать! - Он еле расслышал их фамилии, обернулся к Божичко, в молчанииразглядывавшему двух счастливцев с завистливым и мучительным удовольствиемчеловека, понимающего, что такое после вчерашнего боя остаться в живых, воюя вбоевом охранении; и, когда Бессонов через силу, глуховато сказал: "Дайтедва ордена Красного Знамени. Вам, полковник Деев, сегодня заполнить наградныелисты", - Божичко с радостью вынул из вещмешка, подал Бессонову двекоробочки, а тот, прислонив палочку к стенке траншеи, шагнул к этим двоим,окаменевшим, неочнувшимся, вложил им в несгибающиеся рукавицы ордена и,отвернувшись, вдруг скрывая нахмуренными бровями сладкую и горькую муку,сжавшую грудь, передернувшую его лицо, захромал по траншее, не оглядываясь. Аветер наваливался с севера, перебрасывал за пылающую станицу звуки боя справа,за балкой, порывами нес с берега колкой снежной пылью, выжимал слезы в уголкахглаз Бессонова; и он ускорял шаги, чтобы сзади не увидели его лица. Он не умелбыть чувствительным и не умел плакать, и ветер помогал ему, давал выход слезамвосторга, скорби и благодарности, потому что живые люди здесь, в окопах,выполняли отданный им, Бессоновым, приказ - драться в любом положении допоследнего патрона, и они дрались и умирали здесь с надеждой, не дожив лишьнескольких часов до начала контрудара.

"Все, что могу, все, что могу, - повторил он про себя.- А что я могу сделать для них, кроме этого спасибо?"

– Кухня!.. Артиллеристы, товарищ командующий. Батарея.Та самая!.. - крикнул Божичко, догнав его, и запнулся, удивленный, почему-тоизбегая глядеть на мокрое, неузнаваемое лицо Бессонова, какого не видел ниразу, и, тотчас же отстав, зашагал сзади к обрыву берега, где, слабо дымя,стояла сиротливо-одинокая полевая кухня.

Эта кухня, появившаяся на южном берегу вслед за нашимитанками, была батарейной кухней, которую привел сюда старшина Скорик.

Когда за спиной на захваченном немецком плацдарме бой достигнаивысшей точки и потом начали выползать оттуда через переправы правее и левеебатареи немецкие танки, Дроздовский прекратил тщетные попытки связываться порации с КП артполка - и без того ясно стало, что произошло. И в течениеполучаса Кузнецов, не дожидаясь никакой команды, выпустил по переправившимся наюжный берег танкам все оставшиеся семь снарядов и, выстрелив все, отдал расчетуприказ - взять автоматы, уйти в ровики и встретить огнем начавшую отход пехоту.На тяжелых, крытых брезентом вездеходах и "оппелях" немецкая пехотаотступала по проселку стороной, далеко слева, и там, на левом фланге, велиогонь по ней несколько одиночных орудий, оставшихся от соседних батарей, и двакаким-то чудом уцелевших станковых пулемета впереди.

Они четверо - расчет Уханова, остатки взвода, - замерзшие,обессиленные, опустошенные событиями прошлой ночи, еще полно не осознавая, какэто началось на северном берегу, почему так спешно оставляют свои позициинемцы, заняли места в ровиках, то и дело дыханием отогревая руки и затворыавтоматов, чтобы не застыла смазка. Кузнецова знобило. Уханов постукивал попредплечьям рукавицами. Нечаев и Рубин подчищали лопатами бровку передбруствером. Работали молча: думать, говорить не было сил. Так прошло болеечаса. И в тот момент, когда в фиолетовом полусвете утра следом за нашимитанками, слева на бугор, как сама невозможность, выскочила галопом полеваякухня, понеслась, сумасшедше подскакивая в выемках воронок, к батарее, в тесекунды, когда старшина Скорик с озверелым лицом остановил кухню в десяти шагахот орудия, матерясь на носившую боками лошадь, соскочил с козел и побежал кним, путаясь в длинных полах комсоставской шинели, сознание еще не постигалореальную радость случившегося. Даже когда старшина зашелся криком:

"Хлопцы, к вам я… продукты!.." - и прибытие, икрик его не воспринимались земной действительностью, а были слабыми отблескамидругого мира, отстраненного, неощутимого почти. Никто не ответил ему.

– Люди ж где?.. Неужто четверо вас, четверо?..

Старшина забегал глазами по безлюдным позициям батареи, пообугленным подбитым немецким танкам, затоптался на огневой в щегольскихкомсоставских валенках, издал невнятный, мычащий звук, кинулся обратно к кухне.Взвалил на спину термос, два вещмешка, набитые, по виду, буханками хлеба исухарями, бросился на полусогнутых ногах опять к орудию, свалил вещмешки накучу стреляных гильз между станинами, бормоча: