с которыми современный семиолог не знает, что делать (Руденко 1990: 21). У таких образов есть и денотат, и десигнат, однако они не соответствуют ни одному реальному референту. Но после такой редукции понятие содержания становится универсальным, поскольку исключает из дальнейшего рассмотрения всякий предмет.

Например,

«подлинным предметом понятия „человек“ служит „человек вообще“ как единство, но не как „содержание“, т.е. ограниченная совокупность признаков, а как безграничная полнота черт, составляющая, напр., объект исследования всех наук о человеке. Понятие „человек“ имеет в виду человека как некоторую единую в себе, независимо от определения сущую часть бытия; содержание же этого понятия есть совокупность признаков, однозначно определяющих эту часть бытия <…> Предметом понятия „человек“ служит частная область бытия, как она конституирована своим отношением к всеединству в целом; момент „человечности“ как таковой есть то в предмете „человек“, что характеризует его именно как частную область, как член отношения вне самого отношения; и наконец, человек как „разумное животное“ есть определение точного места „человека“ в составе всеединства» (Франк 1915: 272 – 273).

Логическая последовательность бинарных разбиений по признакам, согласно которым строятся объемы понятий, как будто целиком вынесена из средневековых руководств типа «Диалектики» Иоанна Дамаскина, известной с древнерусской эпохи в славянском переводе; это аристотелевская точка зрения «от вещи», и потому объемы понятий становятся конечной целью мыслимого построения понятий.

В рассуждении наступает момент, когда мы все-таки должны дать определение понятия, это – простейшая логическая операция проверки термина. Но

«слово определение имеет на русском языке двоякий смысл: оно может означать как определение предмета, т.е. выявление определенности из неопределенного предмета (determinatio, Bestimmung), так и определение понятия, т.е. установление логического места уже имеющегося определенного предмета (definitio)» (там же: 243).

И та и другая операция подчинены определению через признак (предмета), т.е. содержание (понятия).

«Определение понятия есть исчерпывающее перечисление признаков понятия, т.е. указание его содержания. Но если понятие тождественно имение содержанию понятия, то, имея понятие, мы тем самым имеем его содержание, следовательно, уже не нуждаемся в определении, а не имея понятия, мы не имеем объекта определения и, следовательно, не в состоянии дать определения. Бессмысленность и невозможность „определения понятия“, поскольку понятие равносильно содержанию понятия, настолько очевидно, что именно отсюда возникло распространенное учение, согласно которому определение есть всегда определение значения слова, т.е. сообщение точного смысла смутно намеченному значению слова, но никогда не может быть в строгом смысле слова определением понятия, т.е. уже известного содержания. Что определение играет в процессе познавания роль средства, с помощью которого уясняется смутное, неадекватно мыслимое значение слов – это несомненно. Столь же достоверно – и это с логической точки зрения, есть самая ценная сторона рассматриваемого учения об определении – что содержание понятия есть не объект, а итог определения (и таким образом определение понятия есть действие от слова, определенного значения слова. – В.К.); мы не имеем сначала готового содержания, чтобы потом определять его, а, напротив, из определения впервые рождается понятие как определенное содержание. Тем не менее невозможно согласиться, что сущность определения заключается только в разъяснении значения слова. Если бы это было так, то определение, с одной стороны, было бы связано внелогическими условиями, именно всей иррациональностью человеческого словоупотребления; и при этом никогда нельзя было бы даже быть уверенным в его возможности, так как огромное большинство человеческих слов фактически имеет столь многозначный смысл, что нет никакой надежды, сохраняя их обыденное значение, уяснить его, т.е. свести его к однозначному и непротиворечивому содержанию. Если же определение, таким образом, в большинстве случаев требует для своей возможности предварительного изменения ходячего значения слова (напр., его расширения, сужения, перемещения и т.п.), то, с другой стороны, определение становится совершенно произвольным делом, условным, зависящим только от желания исследователя, отграничением некоторой группы признаков, которая выбирается как смысл данного слова. Мы знаем, однако, что если научное исследование начинается с таких произвольных определений, необходимых только как предварительное фиксирование предмета исследования, то оно кончается определениями как результатами познания уже намеченного предмета, т.е. истинами, претендующими на объективное значение» (там же: 270).

Теперь, пройдя весь долгий путь накопления признаков содержания, мы возвращаемся к слову как носителю понятия, и тут выясняется, что слово – больше понятия, включает в себя не одно лишь понятие, т.е. не только содержание (значение слова), но и смысл (а это предметное значение слова, денотат). Особенно важно утверждение, что содержание понятия – не объект, а итог определения, т.е. порождение признаков в процессе познавания предмета. Можно только догадываться, что и самый термин «понятие» Франк метонимически подставляет вместо того «невыразимого», чего именовать не может, и на самом деле имеет в виду все содержательные формы слова в их единстве, т.е. концепт. Но содержательная форма концепта, данная через признак отношения вне собственного денотата, есть символ.

7. Образ

Сгущение признаков до плотности содержания, адекватного предмету, дает образ – это следующий после понятия этап движения десигната «через интуицию, т.е. через отнесение переживаемого конкретного образа к всеединству» (там же: 266). Например, «светлое и темное суть именно метафорические начала, а не эмпирические качества явлений» (Франк 1996: 328), это – плотность содержания множества признаков при отсутствии референта: образ вне предметности, но предметность заменяющий.

«Отвлеченно мыслимые общие содержания, будучи объектом мысли, вместе с тем как-то находятся внутри мысли, принадлежат к самой стихии мысли. Это наглядно выражается в том, что мы можем их иметь „с закрытыми глазами“, как бы погруженные в некий внутренний мир нашей мысли. Само наименование их как „идеальных“ содержаний носит отпечаток этого двойственного или как бы пограничного характера их бытия» (Франк 1956: 27).

Такие образы неустойчивы и изменяются;

«поскольку „сознание“ есть совокупность „данного“, оно подчинено времени – оно есть поток сменяющихся образов» (Франк 1915: 137).

Но

«поскольку бытие мыслится не данным или наличным в законченной форме, а содержащим в себе момент становления, оно есть потенциальность, сущая мочь.

Слово мочь (имеющее, конечно, другой смысл, чем мощь) употребляется теперь в русском языке обычно только как глагол и лишь в редких случаях (в таких оборотах, как не в мочь, мочи моей нет и т.д.) – как существительное. Чтобы выразить понятие, для которого на немецком языке употребляется слово das Koennen, мы должны – вполне в духе русского языка – возродить старинное русское слово мочь как существительное» (Франк 1990: 247).

«Теперь мы подготовлены к уяснению последнего в порядке нашего анализа