– Надо попробовать, – сказала она. – Успехане гарантирую, но будем пытаться.

После ужина Родислав пригласил тестя в свой кабинет«посидеть по-мужски и выпить по рюмочке». Там, с глазу на глаз, он долгоуговаривал Николая Дмитриевича поберечь себя и завтра же с утра лечь в любуюклинику по его выбору, обещал самых лучших врачей и самую комфортабельнуюпалату, но ничего не добился, кроме раздраженных и сердитых ответов.

– Нечего меня хоронить раньше времени. Я прекрасно себячувствую. Вам только дай волю – упечете надолго, потом не выберешься. А у меняпятого октября ответственное мероприятие, в День работника уголовного розыскамне нужно будет проводить торжественное заседание Совета ветеранов ипоздравлять старых розыскников, грамоты вручать, памятные медали. Мне вбольницу сейчас никак нельзя.

– Николай Дмитриевич, сегодня только второесентября, – объяснял Родислав, – до вашего мероприятия еще целыймесяц, вы успеете подлечиться и к торжественному заседанию будете как новенький.

– Нет, не выйдет. Мне нужно написать доклад иприветственное слово, мне нужно все подготовить, все проконтролировать, чтобыне было сбоев, а то без руководства там все наперекосяк пойдет, – твердилв ответ Головин. – Вот пройдет День уголовного розыска, потом в ноябреДень милиции, а потом уж, так и быть, я могу лечь в стационар. Но не раньше.Усвоил, Родька? И вообще, что мы тут сидим с тобой? Пойдем вниз, там, наверное,новости есть.

– Прости, Любаша, – разведя руками, сказалРодислав жене, – я очень старался, но у меня ничего не вышло. Папа уперсянамертво.

– Я так и думала, – кивнула она.

– Я даже использовал запрещенные аргументы, говорил,что если с ним что-нибудь случится, то для вас с Тамарой это будет страшнымударом, от которого вы долго не сможете оправиться, потому что очень любитеего, и просил его пожалеть хотя бы вас, если ему себя не жалко.

– А он что?

– Твердил, что ничего с ним не случится, что в немздоровья еще лет на десять.

В этот вечер Николая Дмитриевича удалось-таки уложить спатьв одной из комнат на втором этаже, Юля уехала домой, Денис работал закомпьютером, а Люба с Родиславом засиделись на кухне. Несмотря на огромную поплощади квартиру и на наличие комнат самого разного предназначения, они так ине избавились от многолетней привычки допоздна пить чай на кухне иразговаривать. Правда, в последние годы такие посиделки случались все реже. Импо-прежнему было о чем поговорить, у них было много общих дел по работе вхолдинге, но эти рабочие темы удобнее было обсуждать в Любиной комнате-кабинете,когда под руками и компьютер, и все необходимые документы. Прежде на кухонныхпосиделках обсуждались сын и дочь, Лариса, Лиза и ее дети, а теперь… Сына нет,дочь уехала, Лариса создала свою семью и родила второго ребенка, Лиза умерла,ее дочь исчезла неизвестно куда, якобы в какую-то общину, Денис здесь, с ними.Что обсуждать?

Сегодня они говорили об отце и не заметили, как время давноперевалило за полночь. Около половины второго они услышали, как катится креслоДениса.

– Там два взрыва, – мрачно сообщил юноша. –Как ты думаешь, пап, это начало штурма?

– Ночью? Нет, не думаю. Скорее всего, там что-тодругое. Ты ложиться собираешься?

– Пока нет. Подожду, может, что-нибудь станет известно.А Николай Дмитриевич спит?

– Спит, спит.

– Это хорошо, – кивнул Денис, – хотьнервничать не будет. Если там ничего такого, так можно будет ему утром и неговорить ничего. А вы чай пьете? Можно, я с вами?

– Конечно, – подхватилась Люба, – я сейчастебе налью. Пирожки будешь? Или бутерброд сделать?

– Спасибо, тетя Люба, я сам сделаю.

Люба налила ему чаю и молча смотрела, как Денис отрезаетхлеб и сыр. Она все не могла забыть слова Родислава о том, что Денис не хочет сней жить, что он ее стесняется и боится, что его присутствие ей неприятно. Какубедить мальчика в том, что он не прав? В ней давно уже не было ревности ни кЛизе, ни к ее детям, она привыкла к их существованию параллельно собственнойсемье, как привыкают к загораживающему вид дому напротив. Дом есть, егопостроили, и ничего уже нельзя сделать, и надо просто привыкнуть к тому, чтокрасивый закат над рекой тебе больше не виден. Но все равно остается память отом самом закате и о тех днях, когда на него можно был смотреть и сердцезамирало от переливающейся прелести багряно-розовых красок. Да, память остается,а ненависти к дому нет. Этот дом вообще не вызывает никаких чувств. Ну, стоит истоит. В нем живут какие-то люди со своими радостями и бедами, и дай им богсчастья и долгих лет жизни. Но разве можно объяснить это девятнадцатилетнемумальчику?

Утром решили Николаю Дмитриевичу ничего не говорить о ночныхвзрывах. Первая половина дня прошла относительно спокойно, а в середине пятницыначалась перестрелка, закончившаяся штурмом и освобождением заложников. Спецназзанял здание школы и пытался преградить боевикам отступление в жилой район,некоторым террористам удалось сбежать, другие были убиты. Через несколько часовоперация была завершена, и в новостях замелькали первые цифры жертв. Услышав,что количество погибших превысило 300 человек, Николай Дмитриевич побелел, акожа вокруг губ стала синюшной.

– Триста трупов, – бормотал он, массируя левуюсторону груди. – Триста, а то и больше окровавленных тел. А сколько срединих детских? Я даже во время войны такого не видел. Солдатские тела – это одно,а детские…

Юля схватилась за тонометр и фонендоскоп, потом за ампулы ишприцы.

– Вызывай «Скорую», – скомандовала онаДенису. – Я одна не справлюсь. У дедушки аритмия.

Денис быстро выполнил указание. «Скорая» из медицинскогоцентра, к которому по страховке были прикреплены Люба с Родиславом и члены ихсемьи, приехала мгновенно.

– Нужна госпитализация в интенсивную терапию, –вынесли вердикт врачи.

Николаю Дмитриевичу было так плохо, что сопротивляться онуже не мог.

И тем не менее через три дня он потребовал, чтобы еговыписали. Ему нужно было писать доклад ко Дню уголовного розыска.

* * *

Николай Дмитриевич Головин скончался 5 октября 2004 года вовремя торжественного заседания Совета ветеранов МВД. Он читал доклад и умер прямона трибуне. Прервался на полуслове, упал и больше не поднялся.

В этот день Люба отпросилась у Бегорского, они с Тамаройхотели воспользоваться отсутствием отца и сделать в его квартире генеральнуюуборку. Люба мыла окна, стоя на подоконнике, а Тамара залезла на стремянку ипротирала мокрой тряпкой плафоны в семирожковой люстре, когда раздался звонок вдверь. Они никого не ждали и удивленно переглянулись. Ехать за отцом Тамарадолжна была к пяти часам, а сейчас только половина третьего.

– Наверное, папа раньше освободился, и его кто-нибудьподвез, – сказала она, слезая со стремянки.