— Я за вами слежу, князь, — проговорил господин.

— Это вы, Келлер? — вскричал князь в удивлении.

— Ищу вас, князь. Поджидал вас у дачи Епанчиных, разумеется,не мог войти. Шел за вами, пока вы шли с генералом. К вашим услугам, князь,располагайте Келлером. Готов жертвовать и даже умереть, если понадобится.

— Да… зачем?

— Ну, уж наверно последует вызов. Этот поручик Моловцов, яего знаю, то-есть не лично… он не перенесет оскорбления. Нашего брата, то-естьменя да Рогожина, он, разумеется, наклонен почесть за шваль, и может бытьзаслуженно, таким образом в ответе вы один и приходитесь. Придется заплатить забутылки, князь. Он про вас осведомлялся, я слышал, и уж наверно завтра егоприятель к вам пожалует, а может, и теперь уже ждет. Если удостоите чести выбратьв секунданты, то за вас готов и под красную шапку; затем и искал вас, князь.

— Так и вы тоже про дуэль! — захохотал вдруг князь кчрезвычайному удивлению Келлера. Он хохотал ужасно. Келлер, действительнобывший чуть не на иголках, до тех пор пока не удовлетворился, предложив себя всекунданты, почти обиделся, смотря на такой развеселый смех князя.

— Вы, однако ж, князь, за руки его давеча схватили.Благородному лицу и при публике это трудно перенести.

— А он меня в грудь толкнул! — смеясь вскричал князь: — неза что нам драться! Я у него прощения попрошу, вот и всё. А коли драться, такдраться! пусть стреляет, я даже хочу. Ха-ха! Я теперь умею пистолет заряжать!Знаете ли, что меня сейчас учили, как пистолет зарядить. Вы умеете пистолетзаряжать, Келлер? Надо прежде пороху купить, пистолетного, не мокрого и нетакого крупного, которым из пушек палят; а потом сначала пороху положить,войлоку откуда-нибудь из двери достать, и потом уже пулю вкатить, а не пулюпрежде пороха, потому что не выстрелит. Слышите, Келлер: потому что невыстрелит. Ха-ха! Разве это не великолепнейший резон, друг Келлер? Ах, Келлер,знаете ли, что я вас сейчас обниму и поцелую. Ха-ха-ха! Как вы это давечаочутились так вдруг пред ним? Приходите ко мне как-нибудь поскорее питьшампанское. Все напьемся пьяны! Знаете ли вы, что у меня двенадцать бутылокшампанского есть, у Лебедева на погребе? Лебедев мне “по случаю” продалтретьего дня, на другой же день, как я к нему переехал, я все и купил! Я всюкомпанию соберу! А что, вы будете спать эту ночь?

— Как и всякую, князь.

— Ну, так спокойных снов! Ха-ха!

Князь перешел через дорогу и исчез в парке, оставив враздумьи несколько озадаченного Келлера. Он еще не видывал князя в такомстранном настроении, да и вообразить до сих пор не мог.

“Лихорадка, может быть, потому что нервный человек, и всёэто подействовало, но уж, конечно, не струсит. Вот эти-то и не трусят, ейбогу!” думал про себя Келлер. “Гм! шампанское! Интересное однако ж известие.Двенадцать бутылок-с; дюжинка; ничего, порядочный гарнизон. А бьюсь об заклад,что Лебедев под заклад от кого-нибудь это шампанское принял. Гм… он однако ждовольно мил, этот князь; право, я люблю этаких; терять однако же временинечего и… если шампанское, то самое время и есть…”

Что князь был как в лихорадке, это, разумеется, былосправедливо.

Он долго бродил по темному парку и, наконец, “нашел себя”расхаживающим по одной аллее. В сознании его оставалось воспоминание, что поэтой аллее он уже прошел, начиная от скамейки до одного старого дерева,высокого и заметного, всего шагов сотню, раз тридцать или сорок взад и вперед.Припомнить то, что он думал в этот по крайней мере целый час в парке, он быникак не смог, если бы даже и захотел. Он уловил себя, впрочем, на одной мысли,от которой покатился вдруг со смеху; хотя смеяться было и нечему, но ему всёхотелось смеяться. Ему вообразилось, что предположение о дуэли могло зародитьсяи не в одной голове Келлера, и что, стало быть, история о том, как заряжаютпистолет, могла быть и не случайная… “Ба!” — остановился он вдруг, озаренныйдругою идеей: — “давеча она сошла на террасу, когда я сидел в углу, и ужасноудивилась, найдя меня там, и — так смеялась… о чае заговорила; а ведь у ней вэто время уже была эта бумажка в руках, стало быть, она непременно знала, что ясижу на террасе, так зачем же она удивилась? Ха-ха-ха!”

Он выхватил записку из кармана и поцеловал ее, но тотчас жеостановился и задумался:

“Как это странно! Как это странно!” проговорил он чрезминуту даже с какою-то грустью: в сильные минуты ощущения радости ему всегдастановилось грустно, он сам не знал отчего. Он пристально осмотрелся кругом иудивился, что зашел сюда. Он очень устал, подошел к скамейке и сел на нее.Кругом была чрезвычайная тишина. Музыка уже кончилась в воксале. В парке уже,может быть, не было никого; конечно, было не меньше половины двенадцатого. Ночьбыла тихая, теплая, светлая, — петербургская ночь начала июня месяца, но вгустом, тенистом парке, в аллее, где он находился, было почти уже совсем темно.

Если бы кто сказал ему в эту минуту, что он влюбился,влюблен страстною любовью, то он с удивлением отверг бы эту мысль и, можетбыть, даже с негодованием. И если бы кто прибавил к тому, что записка Аглаиесть записка любовная, назначение любовного свидания, то он сгорел бы со стыдаза того человека и, может быть, вызвал бы его на дуэль. Всё это было вполнеискренне, и он ни разу не усомнился и не допустил ни малейшей “двойной” мысли овозможности любви к нему этой девушки, или даже о возможности своей любви кэтой девушке. Возможность любви к нему, “к такому человеку, как он”, он почелбы делом чудовищным. Ему мерещилось, что это была просто шалость с ее стороны,если, действительно, тут что-нибудь есть; но он как-то слишком был равнодушенсобственно к шалости и находил ее слишком в порядке вещей; сам же был занят иозабочен чем-то совершенно другим. Словам, проскочившим давеча у взволнованногогенерала на счет того, что она смеется над всеми, а над ним, над князем, вособенности, он поверил вполне. Ни малейшего оскорбления не почувствовал он приэтом; по его мнению, так и должно было быть. Всё состояло для него главнымобразом в том, что завтра он опять увидит ее, рано утром, будет сидеть с неюрядом на зеленой скамейке, слушать как заряжают пистолет и глядеть на нее.Больше ему ничего и не надо было. Вопрос о том, — что такое она ему намеренасказать, и какое такое это важное дело, до него прямо касающееся? — раз или дватоже мелькнул в его голове. Кроме того, в действительном существовании этого“важного дела”, по которому звали его, он не усомнился ни на одну минуту, носовсем почти не думал об этом важном деле теперь, до того, что даже нечувствовал ни малейшего побуждения думать о нем.

Скрип тихих шагов на песке аллеи заставил его поднятьголову. Человек, лицо которого трудно было различить в темноте, подошел кскамейке и сел подле него. Князь быстро придвинулся к нему, почти вплоть, иразличил бледное лицо Рогожина.

— Так и знал, что где-нибудь здесь бродишь, не долго и проискал,— пробормотал сквозь зубы Рогожин.