Она так похоже передразнила мать, что Рашид растерялся. Нет,к чему она клонит? Мать разговаривала с Фаиной?

И вдруг дошло – как ударило в грудь. Убийцы – две женщины,одна – Фаина, другая – кто? Его мать?

Он выхватил нож и ринулся вперед. Алёна отпрянула, но бежатьей было некуда: прижалась спиной к бревнам, неотрывно глядя на лезвие,блеснувшее прямо перед ее лицом.

Губы у нее стали совсем белые, и Рашид почувствовал приливбодрости и восторга: она боится его! Теперь она в его власти. Теперь все можно!Вот сейчас, пусть только она сначала закричит и запросит о пощаде. Вот сейчас…еще секунда…

Он неотрывно смотрел в голубые, потемневшие от страха глаза.

– Что ты знаешь про Кейвана?

Если бы она плюнула ему в лицо, Рашид не был бы настолькоошарашен.

Что он знает про Кейвана? Нет, что она знает про Кейвана?Откуда ей известно имя могущественного человека из Иордании? Когда он звонит,отец, беря трубку, склоняется в поклоне, мать же не разговаривает, а простопоет! Рашид ничего не знает о Кейване, кроме того, что у него какие-то давниедела с семьей, особенно с матерью, что-то связанное с торговлей, и это даетхорошие деньги.

Иордания… Сестра Алёны говорила, будто она ездила вИорданию. Странное совпадение.

Мысли промелькнули мгновенно, а в это время белые губышептали:

– Фаина подсунула Наде другое лекарство. Она должна былапросто заснуть и скоро проснуться, а вместо этого умерла. А потом Фаина, именноФаина убедила следствие: мол, произошла случайность, я не виновата. А сама в этовремя уговорила меня поехать в Иорданию, чтобы спастись от твоей мстительностии заодно заработать. Какая-то ее знакомая занималась визой и всем прочим. А вИордании я попала… – Она шевельнула рукой, и нож Рашида приткнулся вплотную кее горлу. – Возьми в моей сумке фотографии, посмотри.

Это была какая-то уловка, Рашид отлично понимал. Онаотвлекает внимание, она морочит голову, надо не слушать ее, а…

Не отводя взгляда от голубых неподвижных глаз, он опустиллевую руку, взял громко шуршащий пакет, вынул из него что-то твердое,квадратное, на ощупь похожее на фотоальбом. Не убирая ножа от дрожащего горла,скосил глаза, начал неловко, левой рукой, переворачивать страницы, ловявзглядом жуткие позы, жуткие лица.

Отбросил альбом:

– Что это?

– Это публичный дом господина Кейвана. Я тоже попала туда,но чудом вырвалась. А все эти девушки погибли. Кейван нарочно сделал такойальбом, чтобы пугать новых своих жертв: мол, от меня не убежишь, смирись…Девушки и так были в отчаянном положении, думаю, на родине у каждой быликакие-то неприятности, как у меня, каждая надеялась избавиться от них и заоднозаработать.

Алёна перевела дыхание, и Рашид ощутил, как дрогнуло под егоножом ее податливое горло.

– Сегодня на Средном рынке я случайно увидела ФаинуПавловну. Она подошла к одной из женщин, продававших помидоры, и та передала ейпакет с деньгами. Сказала: шесть тысяч долларов. Фаина назвала ее Бюль-БюльМусатовной. Разговор шел про тебя. А потом Фаина начала спрашивать, слышно личто-нибудь из Иордании. Но твоя мать ответила, что не может дозвониться доКейвана и узнать… надо думать, узнавать она собиралась, жива я еще там или нет!Что Надя, что я – мы обе жертвы, понимаешь? А убийцы – другие…

– Моя мать? – тупо переспросил Рашид, чувствуя, какдрожит рука от напряжения.

Словно заколдованный ее немигающим взглядом, пробормотал:

– Ты ведьма! Ты сумасшедшая ведьма! Зачем я слушаю тебя? Тыобливаешь грязью мою мать, а она хотела мне помочь, это она дала мне адресбольницы, чтобы Наде там сделали операцию, чтобы мы могли сыграть свадьбу!Зачем я тебя слушаю?

Алёна рванулась так резко, что краешек острия чиркнул покоже, оставив царапинку, которая мигом набухла кровью. Рашид думал, что лживаятварь кинется в бегство, но она не сделала ни шагу, только выхватила из карманаплаток и прижала к шее.

Губы у нее тряслись так, словно с них рвались тысячи слов.Но Алёна промолчала, только из глаз вдруг хлынули слезы, и она, сгорбившись,уткнулась лицом в сгиб неловко вывернутой руки.

Рашид мгновенно обессилел при виде ее слез, при виде этогоотчаянного жеста. Вот так же плакала перед ним Надя, когда он умолял ее пойтина операцию… посылал на смерть…

И мысли, словно подстегнутые раскаленным бичом, понеслисьвдруг вскачь, путаясь, натыкаясь друг на друга, как если бы они были живыми,страшными существами, которые каждое мгновение меняли форму, будто предгрозовыетучи, нет, будто капли крови, растекающиеся по лезвию ножа.

За что мать платила Фаине? Не за страх ли, который тапережила в руках Рашида? Но почему Фаина не обратилась в милицию – ведь этовполне нормально, если напал хулиган, если грозил смертью? Сказать по правде,он ждал прихода милиции, а потом подумал, что Фаина просто не узнала его, непоняла, на кого заявлять.

Ого, не узнала! Даже слишком хорошо узнала, потому чтопозвонила именно туда, куда надо, – домой. Матери позвонила и пригрозила…Ясно, та вывернула наизнанку карманы, а ведь дома с деньгами сейчас не оченьхорошо, после того как купили новые машины в отцовский гараж.

Мгновенно вспыхнула новая ненависть к Фаине, котораявдобавок ко всему еще и обирает его семью, – и погасла при догадке: апочему Фаина позвонила матери? Откуда знает телефон? И почему мать так охотнозаплатила? Только ли в этом нападении Рашида дело или…

Мать? Это мать подсунула ему адрес больницы, в которойумерла Надя! Это все она устроила? Ненавидела Надю – и…

Неправда. Нет. Мать не могла!

«Могла, могла, – сказала Надя, близко, горестнозаглянув в глаза Рашида. – Могла и сделала. Но ты не веришь в это иникогда не поверишь. Тебе легче невиновного человека убить, чем поверить. Нучто ж… может, ты и прав! Иначе что ж тебе самому тогда останется, как житьбудешь?»

И, махнув рукой, она пошла прочь, зачем-то прижимая к горлускомканный платок. Серая мгла медленно заволакивала ее сгорбленную фигуру.

– Надя, подожди меня! – крикнул Рашид, делаялихорадочные движения, пытаясь разогнать, разорвать эту серую мглу, словнопаутину, вдруг налипшую на лицо, сковавшую все движения.

Перед глазами чуть прояснилось, и он понял: нет, это не Надя– это Алёна уходит прочь, к своему дому, прижимая платок к шее.

Алёна? Значит, это она спросила с такой горечью: «Что жетебе самому останется, как жить будешь?» И пошла прочь, как ни в чем не бывало?

Нужно броситься за ней, догнать и наконец…