Он не тронулся с места, только водил растерянно глазами побревнам, по траве, по кровавому подтеку на блестящем острие ножа, валявшегосяна этой замусоренной стружками и куриным пухом траве.

«Как жить будешь?» Как?..

Она открыла глаза и долго смотрела в неровное белое небо. Понебу змеилась трещинка.

«Разве бывают белые небеса с трещинками?» – подумала она ивнезапно сообразила, что никакое это не небо, а потолок.

Итак, она находится в каком-то помещении с белым, неровнопобеленным потолком. Но где именно? Дома? Или у Вадимки? А может, у кого-нибудьеще из парней? Неужели напились вчера так, что она забыла, где находится?

Но что это маячит на обочине сознания? Какой-то черныйкаменный свод, который нависает над ней, опускаясь все ниже и ниже, словногрозит совсем придавить. Голова болит, горло саднит, чьи-то руки вцепились ей вплечи и тянут спиной по камням, ей больно, а чей-то голос кричит: «Инга! Инга,ты жива?!»

Алёна. Это был голос Алёны!

Инга резко села – но тотчас завалилась набок от сильнейшегоголовокружения. Пришлось полежать, зажмурясь, унимая спазмы, стиснувшие вдругжелудок. Перед глазами – настоящая свистопляска! Немалое прошло время, преждечем удалось отогнать разноцветные огненные круги, но и тогда Инга с трудоммогла соображать и оценивать то, что увидела.

Какая-то клетушка, огороженная желтыми клеенчатыми ширмами.Небольшое окно с белыми занавесками; за окном брезжит рассвет. На стуле, сложивруки на животе и низко опустив голову, дремлет женщина в черном бесформенномодеянии.

«Может, это чистилище?» – растерянно подумала Инга. Боль вголове была поистине адской, мозг просто-таки плавился от этой боли.

Она лежала тихо-тихо, боясь даже вздыхать глубоко, блаженноощущая, как дрема затягивает ее переполошенное, словно бы обожженное сознание.И вдруг ударило по сердцу воспоминание о темноглазом лице, которое надвинулосьна нее, и в глазах было такое выражение, какого Инга не то что никогда невидела, но даже вообразить не могла. У нее вырвали из рук сумку, потом удар влицо опрокинул навзничь, еще один удар – по голове, потом грубые руки волоклипо земле, запихивали куда-то, она не могла сопротивляться… И еще одновоспоминание: как она бежит по мягкой, невозможно мягкой мураве между серыми,покривившимися сараями, в ужасе оглядывается, но шум мотора не отстает, онапонимает, что машина ее преследователя совсем рядом, ее просто не видно засараями, но она здесь, от нее не убежать, и тогда Инга достает из сумки ипрячет под крышу сарая плоскую черную коробку.

Это мина замедленного действия. Она лежит под крышей до сихпор. И если ее кто-нибудь невзначай найдет, мина взорвется.

Инга открыла глаза и опять села. Вернее, попыталась сесть,придерживая голову обеими руками: почему-то казалось, что от этой боли шеязапросто может переломиться и тогда голова оторвется.

Ну да, он ведь так и рыкнул в ярости, когда поймал Ингу:«Сука, я тебе голову оторву!» Но все-таки не оторвал. А ведь старался.

Инга опасливо покосилась на женщину в черном, которая, какона догадывалась, сидела здесь нарочно для того, чтобы ее стеречь, и спустиланоги с кровати. Скрипнула кровать, скрипнул пол, но женщина не проснулась,только глубоко вздохнула.

Ингу от страха бросило в такую дрожь, что даже головаперестала болеть.

На цыпочках приблизилась к окну. Ерунда, второй этаж, ноэтими трясущимися руками она не сможет удержаться за подоконник, сорвется. Ещеодин удар – и голова тогда уж точно оторвется, как и грозил этот гад…

Выглянув из-за ширм, Инга увидела большую комнату снесколькими кроватями, на которых спали женщины. Возле каждой кровати –тумбочка. Инга зачем-то начала считать их, но сбилась и бросила.

Да ведь это больничная палата. Ну да, она находится вбольничной палате. Господи, интересно, от чего же можно вылечиться в компаниишести или даже восьми больных женщин?! Некоторые лежат тихо, а другиепохрапывают, даже храпят. И какой спертый воздух! Надо скорее уйти отсюда.

Она оглянулась на свою отгороженную кровать. В больницах впалате отгораживают того, кто находится в особенно тяжелом состоянии, может,даже умирает. Это она, что ли, умирает? Да нет, непохоже…

На всякий случай Инга ощупала себя руками и обнаружила двевещи: во-первых, она жива, что и требовалось доказать, а во-вторых – из всейодежды на ней только коротенькая рубашонка, довольно грубая, застиранная, вдобавокс расплывшимся клеймом на животе. В таком прикиде далеко не убежишь!

Стиснув зубы от брезгливости, она сняла со спинки ближнейкровати байковый халат и надела на себя. Сунула ноги в тапочки.

Чудо, если ее не задержит милиция в таком виде! Хотя в деревне-то…

Ну да, она ведь в Выксе. Вроде как ее называют городом, ноИнга всегда считала глухой деревней.

Тишина в этой больничке стояла просто-таки гробовая. Взгляд,брошенный на большие настенные часы, объяснил Инге, в чем дело. Еще толькочетыре утра, все нормальные люди спят. Ну и хорошо, так и так ее все всегдасчитали ненормальной, она и не будет спать, она пойдет, достанет свою минузамедленного действия. Отдаст ее Алёне и попросит…

О чем? Что должна сделать Алёна?

Инга не знала. Может, раньше и знала – вчера, а теперьзабыла. Хотя нет, как теперь вспоминается, никакого четкого плана у нее вголове не было и вчера, она действовала под влиянием страха.

Когда Мэтр и Никита заворачивали зарезанного Вадимку впододеяльник, Ингу колотила истерика в Алёниной комнате. Нет, она не рыдала, неплакала – просто сидела, поджав колени к подбородку, на диванчике сестры,прислушивалась к возне за стенкой и кусала подушку, чтобы заглушить рвущийся изгруди крик ужаса.

Почему-то только сейчас до нее дошло, в какие опасные, нет,смертельные игры она заигралась. Только сейчас. Хотя могла бы и раньшеспохватиться. Гораздо раньше… Ну, хотя бы в феврале, на поминках Пашки. К нейподошла рыжая Светка и шепотом спросила, не думает ли Инга, что их уже начали«выпалывать».