Вскоре он возбудился и принялся содомировать Клервиль,теперь уже целуя мои ягодицы; в следующую минуту он овладел мною и стал лобзатьобольстительный зад моей подруги.

— А теперь за дело, — произнес министр,поднимаясь, — любое промедление будет стоить мне оргазма: я не могуустоять перед такими задницами.

— Послушайте, Сен-Фон, — сказала Клервиль, —у меня к вам две убедительные просьбы. Всем известны ваши способности кжестокости, и я прошу вас использовать их в полной мере, дорогой; это моепервое желание. Второе заключается в том, чтобы вы дали Мне возможностьупотребить мои способности в этой области: доверьте мне истязать этих молодыхлюдей. Моя главная слабость — пытать мужчин; вы получаете удовольствие, мучаяпредставительниц моего пола, а я обожаю приносить страдания вашим собратьям, имне кажется, терзая этих прелестных мальчиков, я получу не меньшее наслаждение,а быть может и большее, нежели вы, когда будете медленно убивать их любовниц.

— Вы настоящее чудовище, Клервиль.

— Я знаю, дорогой мой, и меня удручает лишь тот факт,что вы превосходите меня в злодействе.

Сен-Фон объявил о своем желании хорошенько разглядетькаждого из четверых обреченных по очереди, и одна из его престарелых помощницподвела к нему Дормона, влюбленного в фаустину.

— Милый юноша, — начала Клервиль, — ты стоишьперед своим повелителем и господином, поэтому должен проявить максимальнуюпокорность и предельное чистосердечие в своих ответах; твоя жизнь находится вруках его светлости.

— Увы, — отвечал несчастный, — клянусь, мненечего сказать, сударыня. Я не имею ни малейшего понятия, чем заслужил арест, ине понимаю, тючему судьба столь жестока ко мне.

— Разве ты не собирался жениться на Фаустине?

— Я желал для себя только одного счастья: сделать еесвоей женой.

— Так ты ничего не знал о той ужасной истории, вкоторую попала ее семья?

— Клянусь, сударыня, мне ничего об этом не известно, ноя знал ее семью как приличную и порядочную, да разве может существовать порок вдоме, где родилась Фаустина?

— Глядите-ка, — рассмеялась я, — онрассуждает как герой сентиментальных романов.

— Я всегда превыше всего ценил добродетель, сударыня.

— Юношеский задор, — продолжала Клервиль, —приводил к гибели немалое число таких молодых людей как ты. Впрочем, насинтересует не это: цель нашей беседы — сообщить тебе, что Фаустина находитсясейчас здесь, в этом доме. Министр благоволит к ней и надеется, что ты уступишьему свои права, за это она будет прощена, а вместе с ней и ты.

— Я не нуждаюсь в прощении, потому что не сделал ничегодурного, — таков был ответ юноши. — Однако хочу вам сказать, что дажеперед лицом тысячи смертельных опасностей, я не стал бы спасать свою жизньценой такой гадости, само упоминание которой я считаю оскорблением.

— Пусть будет так. А теперь зад, сударыня, подайте мнеего зад! — вскричал министр, приходя в крайнее возбуждение. —Совершенно очевидно, что мы не найдем общего языка с этим упрямым ослом, еслитолько не прибегнем к насилию.

При этих словах Клервиль и обе ведьмы навалились на юношу, вмгновение ока связали его и раздели донага. Затем его подвели к Сен-Фону,который добрых пятнадцать минут сосредоточенно осматривал и ощупывал мужскойзад, прекраснее которого трудно было найти на свете, а, как вам известно,мужчины — большие знатоки в таких тонких областях анатомии и частенькопревосходят в этом нас, женщин.

Дормон оглядел присутствующих отчаянным взглядом и понял,какого сорта оскорбления его ожидают.

— Ах, меня обманули! Я оказался среди злодеев.

— Твоя догадка, сударь, совершенно верна, —заметила Клервиль язвительно, — и скоро ты в этом убедишься.

После некоторых предварительных и весьма мерзких упражнениймне было велено привести Фаустину. Красота, изящество, девственная нежность —все это ласкало взор, и всем этим она обладала в редкой мере, а когда онаувидела, что происходит в комнате, ее оскорбленное целомудрие расцвело новымикрасками. Не спуская глаз со своего возлюбленного, которого с обеих сторонусердно обхаживали Клервиль и Сен-Фон, девушка едва сдерживалась, чтобы неупасть в обморок.

— Не волнуйся, мой ангел, — сказала я, взявши ееза руку, — и будь как дома; мы здесь трахаемся, мы купаемся в грязи,непотребной мерзости и прочих наслаждениях, голубка моя; сейчас ты, по нашемупримеру, оголишь свою божественную попку, и поверь мне, это будет совсем непротивно.

— Но… но что здесь происходит? О, Боже милосердный, гдея? И кто вы такие?

— Твой хозяин — его светлость, министр, твой дядя идруг. От него зависит решение твоего дела. А дело это не простое, совсем непростое; однако будь терпелива, будь послушна, и все обойдется.

— А ты, — произнесла она прерывающимся голосом,глядя на Дормона, — как ты мог..?

— Меня привели сюда силой, так же, как и тебя… — И онпотупил взор. Потом поднял голову и продолжал: — Сегодня — день нашегобесчестья, но придет другой, и мы будем отомщены.

— Довольно молоть чепуху из комической оперы,юноша, — прервал его министр и с силой ударил ногой в обнаженныечресла, — лучше употреби свое изящное красноречие на то, чтобы убедить этудевку покориться моим капризам, а потребую я не так уж мало. Ей предстоятнелегкие испытания.

Из прекрасных глаз Фаустины полились слезы, и онаразрыдалась; жестокосердный Сен-Фон, взяв в руку свой член, приблизился к ней.

— Черт меня побери! — заорал он. — Онаплачет? Как я люблю, когда женщины плачут, а они всегда делают это в моемприсутствии. Плачь, плачь, моя прелесть, выплачь все свои глаза, и пусть слезытвои оросят мой член. Впрочем, оставь немного в себе: скоро у тебя будетсерьезная причина проливать их.

Однако я воздержусь и не стану рассказывать, насколькодалеко зашла в тот час безграничная жестокость человека, который, кажется,ничего так сильно не любил на свете, как осквернять невинность и топтатькрасоту, когда они находятся в безысходном положении. Слабый проблеск надежды,мелькнувший было в залитых слезами глазах девушки, тотчас обратился вглубочайшее горе, и Сен-Фон своим членом вытер новый поток слез.

Как я уже говорила, главная страсть Клервиль заключалась нев том, чтобы мучить женщин — на мужчинах предпочитала она изливать всю своюжестокость, которой не обделила ее Природа. Правда, она могла обходиться беззверств, но вот отказать себе в удовольствии наблюдать, как зверствуют другие,было выше ее сил, и теперь, стоя возле Дормона и продолжая возбуждать его, онас извращенным любопытством смотрела на мучения бедной Фаустины и время отвремени подсказывала новые способы.