Остались Фелисити и ее юный красавчик.

— Вот дьявольщина, — проворчал Сен-Фон, — тастерва сильно разочаровала меня, а уж эту мы помучаем как полагается, ипоскольку в первый раз за смертью своего любовника наблюдала девица, теперь мысделаем наоборот: теперь мальчик будет любоваться мучениями своей возлюбленной.

Он увел девушку на ритуальную приватную беседу и черезполчаса вернул ее обратно в полубесчувственном состоянии. Ее приговорили ксажанию на кол, сам Сен-Фон воткнул заостренный конец толстого гибкого прута вее анус, покрутил его, и конец вышел у нее через рот; другой конец вставили вотверстие в полу, и Фелисити оставалась в таком положении до конца дня.

— Друзья мои, — заявила Клервиль, — не будетели вы так добры позволить мне самой выбрать пытку для нашей последней жертвы?Мнение мое остается неизменным с того самого момента, как я в первый разувидела: этот молодец похож на Иисуса Христа, и мне бы хотелось поступить с нимсоответствующим образом.

Мы встретили ее слова дружным одобрительным смехом и занепринужденным разговором быстро сделали все приготовления, не упустив ни однойдетали. Одна из ведьм встала на четвереньки, другая взобралась на ее крестец, имы воспроизвели историю страстей отпрыска Марии; я прочитала вслух стих изнужной главы. Когда юношу вытащили из адской машины, вид у него был изряднопотрепанный, то есть вполне подходящий для спектакля, и жертвой занялисьКлервиль, Сен-Фон и оставшаяся свободной фурия; его распяли на кресте иподвергли точно таким же мучениям, какие претерпел тот нахал из Галилеи в рукахмудрых древних римлян: ему проткнули бок, короновали терниями, сунули в рот смоченнуюуксусом губку. В конце концов заметив, что Дельнос не очень-то спешит умирать,мы внесли кое-какие новшества в классическую пытку: сняли Дельноса с креста,перевернули, прибили заново и принялись за заднюю часть — прокололи ягодицы,прижгли их раскаленным железом, потом разорвали в клочья; к тому времени, какиспустить дух, Дельнос успел сойти с ума. В этот момент Клервиль и Сен-Фон,которых я ласкала обеими руками, извергли из себя неимоверное количествоспермы, и на этом закончились безумства, длившиеся двенадцать часов. Их сменилизастольные радости.

За ужином Клервиль, сгорая от любопытства и желания выведатьтайну Сен-Фона, накачала его вином, осыпала жаркими ласками и ласкала до техпор, пока у него не закружилась голова. Тогда она задала свой вопрос:

Что вы делаете со своими жертвами перед тем, как убить их?

— Я объявляю им смертный приговор.

— Но это же не все. Вы о чем-то умалчиваете, мы в этомуверены.

— Абсолютно ни о чем.

— И все-таки есть еще что-то. Мы же знаем, что есть.

— Возможно. Но это одна из моих слабостей. Зачем вам еезнать?

— Неужели у вас есть от нас секреты? —проникновенно спросила я.

— В принципе это никакой не секрет, — ответил он.

— Однако вы скрываете его от нас. Ну, пожалуйста,расскажите, в чем тут дело.

— Зачем вам это?

— Просто так, чтобы удовлетворить свое любопытство,ведь мы самые лучшие ваши друзья на свете.

— Вы жестокие женщины, — вздохнул он. —Неужели вам не понятно, что таким признанием я обнаружу свою слабость, своюпоистине непростительную слабость?

— Ну, с нами вы можете себе это позволить.

Мы удвоили старания, рассыпаясь в комплиментах и мольбах, инаши ласки возымели действие: министр махнул рукой и обратился к нам соследующими словами:

— Жестокой и долгой была моя борьба с постыдным игом религии,мои дорогие, и должен признаться, я до сих пор остаюсь ее пленником, посколькуверю в загробную жизнь. Если это правда, сказал я сам себе, что в том, другоммире нас ожидают наказания или награды, тогда жертвы моей порочности будутторжествовать и познают там блаженство. Мысль эта мучала меня настоящей пыткой.Когда я уничтожал какое-нибудь существо — будь то из тщеславия илипохоти, — у меня возникало острое желание продлить его страданиядалеко-далеко за пределы бесконечного времени; таково было мое желание, и этопродолжалось очень долго, но однажды я рассказал об этом одному известномураспутнику, к которому был очень привязан в свое время, и чьи вкусы были сроднимоим. Это был человек необъятных познаний, особенно многого он достиг в алхимиии астрологии; он уверил меня, что я не ошибся в своих предположениях, что людямдействительно предстоят наказания и воздаяния и что для того, чтобы преградитьчеловеку путь к небесным радостям, необходимо заставить его подписать договор,написанный кровью его сердца, согласно которому он отдает свою душу дьяволу,после этого надо вставить эту бумагу в его задний проход и забить ее поглубжепосредством своего члена, а совершая содомию, надо причинить ему как можноболее сильную боль. Соблюдай эти меры предосторожности, заверил мой друг, иникто не сможет помешать тебе попасть в рай. Агония жертвы, по сути своейявляющаяся продолжением тех мук, которые человек испытал во время подписаниядоговора, будет длиться бесконечно долго, а ты продлишь свое несказанное наслаждениеза грань вечности, если только вечность существует.

— И это все, что вы делаете с жертвами?

— Не спешите и не судите меня строго, Клервиль. Выстрастно хотели знать правду и заставили меня обнаружить свою слабость. Право,мне нечем здесь гордиться.

— Действительно, нечем. Я просто поражена, Сен-Фон! Ясчитала вас философом. У вас же есть голова на плечах, не так ли? Тогда как жевы могли поверить в эту абсурдную нелепость насчет бессмертия души? Этуотвратительную выдумку обыкновенно принимают за истину до того, как начинаютверить в вознаграждение и наказание в загробной жизни, или я не права?

— Что касается до вашего намерения, оно делает вамчесть, и я восхищена им, — продолжала Клервиль. — Это согласуется и смоими вкусами: сделать вечными страдания человека, которого вы обрекаете насмерть — такое желание весьма похвально. Но оправдывать его такой чепухой,такой глупой фантазией — это уж, простите, совершенный вздор, Сен-Фон.

— Неужели вы не понимаете, Клервиль, что моя дивнаямечта испарится, если только не будет основана на подобных взглядах?

— Я очень хорошо все понимаю, мой добрый друг; японимаю, что если вы хотите построить свой прекрасный замок надежд на сказочныхисториях, надо сразу отказаться от этой мысли, ибо может наступить день, когдапагубная вера в сказки одолеет вас и перевесит удовольствия, которые вы отэтого получите. Так не лучше ли довольствоваться злом, которое вы совершаете вэтом мире и забыть свои глупые намерения продлить его на вечные времена?

— Загробной жизни нет, Сен-Фон, — вмешалась я,припомнив по этому случаю все, что слышала об этом еще в раннемвозрасте, — и единственный авторитет, поддерживающий эту иллюзию, —это воображение людей, которые, мечтая об этом и цепляясь за такую вероятность,просто-напросто высказывают свое желание обрести в далеком будущем болеенадежное и чистое счастье, нежели то, что отпущено им на земле. Разве это неприскорбный вздор — вначале придумать себе Бога, затем поверить, что Бог этотприготовил нескончаемые муки для большинства сынов человеческих? Вот так,сделав смертных несчастливыми в этом мире, религия подсовывает им в качествеутешения сверхъестественное божество, плод человеческой доверчивости илиотъявленного жульничества, божество, которое способно сделать их еще несчастнеев мире следующем. Я прекрасно знакома с этими уловками: мол, справедливый гневБога ужасен, но Бог может быть милосерден, правда, это такое милосердие,которое оставляет место для потрясающей жестокости, то есть далекое отсовершенства, к тому же ненадежное; будучи вначале бесконечно добрым, черезнекоторое время он становится бесконечно злым, и это вы называете высшеймудростью? Бог, обуреваемый мстительностью и яростью, — неужели это тосущество, в котором можно признать хоть каплю снисходительности или добросердия?Если судить по доводам теологов, придется заключить, что Бог создал большинстволюдей только с намерением заполнить ими ад. Разве не было бы честнее,добродетельнее, умнее и просто порядочнее сотворить камни и растения и на этомостановиться вместо того, чтобы создавать людей, чье поведение навлекает на ихбедные головы нескончаемые несчастья? Бог же был так коварен, так злобен, чтосотворил одинокого человека и бросил его на погибель, предоставив самому себе;такого Бога глупо считать образцом совершенства, если в чем он и совершенен,так в том лишь, что представляет собой высшую степень неразумия,несправедливости, хитрости и неслыханной жестокости. Вместо того, чтобыпридумать совершенного Бога, теологи создали самую отвратительную химеру, а когдавложили в голову своего создания идею о вечных наказаниях, они лишь добавилипоследний штрих к делу рук своих, которое с самого начала быломерзопакостнейшим. Жестокость, которая доставляет нам удовольствие, имеет покрайней мере свою цель и, следовательно, свое оправдание, она доступна здравомусмыслу, мы понимаем ее, но каким мотивом руководствуется Бог, подвергаямучениям жертв своего нелепого гнева? Может быть, у него есть опасныесоперники? Или кто-то ему угрожает? Да нет, те, кого он отправляет в адскийкостер, не были способны оспаривать его могущество или нарушить егоспокойствие. Позвольте добавить, что пытки на том свете не оказывают никакогодействия на живого человека, который не может ничего знать о них, они неубеждают проклятого грешника, так как он не имеет никакого представления обаде, следовательно, Бог осуществляет свое извечное мщение с единственной целью— наслаждаться им и, используя несовершенство своих творений, извлечь как можнобольше удовольствий из их беспомощности. Вот так ваш гнусный Бог, еще болеежестокий, нежели любой из смертных, и не имеющий никаких причин, которые можетиметь человек, показывает себя отъявленным предателем, мошенником ибеспримерным негодяем.