к ним боюсь ходить. А Колька-то в третьем учится. И у него дом есть, только пьют родители, не кормят совсем. И он к бездомным ходит есть.

Нет, в теплотрассу Саша не хотела. Сама она никогда не видела там людей, но смотрела про это в новостях. И один раз заглянула с Танькой в люк за железной дорогой – там лежали матрацы, какие-то драные куртки, был чайник, чашка, обгоревшая ложка. Они убежали сразу домой и больше в тот день гулять не выходили.

– А время-то не много? – засуетилась Анька. Она была еще не причесана, в футболке, трусах и носках.

Часы над дверью в кухне показывали десять минут первого. Неужели же она так долго с Максимкой разговаривала? Саша сидела за столом, пока Анька собиралась.

– Погоди, Шурочка, я ишшо чаю сделаю. Пошвыркашь на дорожку. И творожок вот. С гущенкой. Пускай Нюрка одеватся.

Баба Тоня поставила кипятить воду, вытряхнула старую заварку из чайника, засыпала новую. Чай у них был в необычной коробке, очень красивой, розовокремовой, с английскими надписями. Анька говорила, что это жестяная банка, а чай английский. Саша разницы с их байховым чаем не заметила, но ей было приятно просто смотреть на коробку.

Анька тем временем одевалась и складывала вещи. Потом прибежала к бабе Тоне с расческой в руке, дернула ее за халат. Она уже расчесала волосы, которые наэлектризовались и стояли дыбом.

– Ну как бум? Коса? Две?

– Одну косу на голове. Вот так, кругом, – Анька покрутила себе на макушке. Баба Тоня поставила Саше тарелку сладкого творога со сгущенкой, дала ей вилку и пошла заплетать Аньке волосы. Творог был очень вкусный, но Саша старалась есть медленно: неудобно сидеть одной на чужой кухне и есть. Когда Анька вернулась с красиво уложенной на голове косой, в тарелке оставалось больше половины.

– А я не хочу, – сказала она и отодвинула от себя тарелку. Баба Тоня не убирала – ждала, когда доест Саша, но той стало совсем неловко. Сказав, что она тоже наелась, громко, в лицо бабе Тоне, произнесла «спасибо» и ушла.

– Шурочка, тебе-то сделать косу?

– Не-е-е, баб Тоня, у меня выступление, распущенные волосы.

Она еще раз сказала «спасибо» и побежала одеваться. Только в прихожей заметила, что и Анька была в плиссированной юбке, белых колготках и блузке, точь-в-точь как у нее. Они все так ходили на вечера, это их второй «вечер» в пятом классе, был еще на Новый год.

Анька привычно посмотрела в глазок, отперла все замки, открыла дверь и выглянула с опаской на площадку.

– Никого! – сказала она бодро и позвала Сашу.

Они вместе, нога в ногу, шагнули из подъезда. Анька тут же радостно протараторила:

– Здрасьте, дядь Адам! А мы на утренник!

Она толкнула Сашу в бок: «Это наш сосед, папин дальний брат». Саша удивилась, никогда она про дядю Адама не слышала. Имя-то какое!

– Ой, Анька, здорова-корова! Как твои делишки? А я как раз за школу еду, у меня заказ в коттедже. Садитесь – прокатимся.

Он приглашающе показал рукой на серую «Таврию». Как у Аньки, только у них красная. Саша стояла. Она не испугалась, не застеснялась, а будто остолбенела.

– Да не бойся, – успокоила ее Анька, – это дядя мой, он в Омске работал, недавно вернулся. Он ремонты делает, сейчас как раз к Кате Науменко едет в коттедж. Линолеум им кладет. Садись давай, а то все в грязи извозимся – вон как снег-то развезло.

Анька подтолкнула Сашу в машину.

Она ездила на машине, наверное, всего несколько раз в жизни. На картошку к родственникам, куда их возили на милицейском ПАЗике. Потом с мамой по работе. Еще – в аэропорт на такси. И однажды – на такси из бани от лели Зои: Ира тогда брала с собой совсем маленького Серёжу, для него и вызвали такси. Да, еще к Аньке на дачу родители ее брали. И всё. В машине Саша себя чувствовала иначе. Это другая жизнь, ей с мамой никогда такой жизни не дождаться. У них не будет денег на машину. И на дачу. Саша всегда выходила из машины, словно из кинотеатра. Она однажды была в кино с мамой и помнит это волнующее чувство только что пережитой чужой жизни. Вот и сейчас она сядет поудобней и будет жизнь этого дяди Адама проживать. Он заработал на машину, чтобы катать в ней свою жену и своих детей, а везет Сашу. Как хорошо, что он им повстречался!

Когда машина поехала, у Саши от восторга заколотилось сердце. Она схватилась покрепче за дверную ручку. Сейчас она увидит, как проплывают мимо дома. Когда-нибудь она сядет в большой грузовик и увидит из кабины, сверху, уходящую Лесобазу. Вернее, это она, Саша, будет отсюда уходить, уезжать, а Лесобаза останется. Скоро, это случится совсем скоро, или она… Или она… Черт, черт! Забыла песни! Или взяла? Саша наклонилась к лежавшему между ног ранцу проверить, от волнения долго не могла его открыть. Анька на переднем сиденье болтала с дядей Адамом. Наконец Саша расстегнула ранец, он был почти пуст, в нем лежала только сменная обувь, пустой пакет от пирога и зачем-то дневник. Она всё вытащила и потрясла ранец над коленями – гремит в нем кассета! Саша еще раз ощупала внутри – кассета была завернута в целлофановый пакет. Это мама положила! Она, значит, всё-таки помнит, когда Саша выступает, как, под какую музыку. А казалось, будто маме ни до чего не было дела. Какая же у нее хорошая мама! Саша вытащила кассету, прижала ее к груди, потом завернула получше и убрала назад.

– Приехали! – сказал весело дядя Адам.

Надо же, она не успела посмотреть в окно. «Спасибо, спасибо», – сказала Саша торопливо и вышла.

Анька спросила ее на улице:

– Ты чего там возилась-то?

– Кассету искала. Чуть не забыла.

– Аааа… Танец будешь показывать?

Саша промолчала. Анька же ходит на гимнастику и в балетную школу, ее не удивишь танцем.

Они зашли в школу.

– Какой класс? – строго спросила их вахтерша с припухшими от вчерашних слез глазами.

– 5 «А», мы сегодня не учимся. У нас утренник! – пояснила Анька, потому что вахтерша уже хотела их остановить, как останавливала и отводила к директору всех опоздавших и прогульщиков.

– Знаю, знаю. Выучили стишки-то? Все приготовились?

– У нас вообще-то дискотека и медленные танцы, – сказала язвительно Саша, чувствуя себя в этот момент очень взрослой.

– Ничего себе. Медленны танцы? Доросли хоть до медленных танцев-то? О-хо-хонюшки! Пятый класс, а они уж на танцы! Ну, бегите, бегите.

Вахтерша вернулась на