прибытия в лагерь, животных стало немного меньше. Словно подтверждая мою догадку, чуть поодаль я заметил небольшую постройку без крыши. Внутри находился Ранаи. Он развешивал на внутренних частях стенок какие-то куски. Видимо, верблюжатина, готовящаяся к длительному периоду сушки и вяления на жарком солнце пустыни. Стенки же нужны для того, чтобы мясо постоянно находилось на сквозняке, дабы ускорить процесс сушки. При виде такого большого количества пищи, в животе у меня сильно заурчало. Со всеми этими разговорами и проблемами, я совершенно забыл позавтракать.

«Поскольку Ранаи сейчас занят, придется Гасану побыть моим слугой».

Его шатер рассполагался справа от моего, и я уже хотел позвать мадианитянина, чтобы он обеспечил меня хорошей едой, как вдруг заметил, что тот поднимается по холму прямо ко мне. В правой руке Гасан сжимал кувшин с вином. Его неплохо шатало из стороны в сторону. При виде столь неприглядной картины я нахмурился. Как только он приблизился на расстояние четырех-пяти локтей, я понял, что Гасан пьян. Сильно. Он так и не удосужился надеть обувь, а рубаха по-прежнему торчала из штанов.

— Я велел привести себя в порядок, а ты налакался, как последняя свинья! — рявкнул я на него так, что тот чуть не выронил кувшин на песок.

— П-п-п-ростите, господин Саргон, — он икнул и посмотрел на меня стеклянными глазами, — вы сами разрешили мне прибрать кувшинчик.

Не знаю почему, но я разозлился. Да так, что не помнил, когда в последний раз испытывал подобную ярость. Может, чувство голода сделало меня таким раздражительным? Как бы то ни было, я схватил мадианитянина за шкирку и, несмотря на ноющую боль в руке, подвел к чану и с силой опустил его голову в воду. Последняя ощутимо нагрелась и теперь походила на теплое молоко. К моему легкому изумлению, Гасан не выронил кувшин. Наоборот, он вцепился в него, словно утопающий за соломинку. Подержав его под водой около минуты и послушав булькающие звуки, я отпустил мадианитянина. Тот вынырнул, пошатываясь и жадно глотая воздух. Лицо заблестело на свету, подобно серебряной безделице. Не давая опомниться, я вырвал кувшин из его трясущихся рук.

— Больше вина ты не получишь! Месяц!

Мои слова привели Гасана в чувство быстрее, чем купание в чане с водой:

— Г-господин Саргон, вы же сами разрешили…

— Я разрешил взять кувшин вина, но я не приказывал напиться до положения риз!

Бедняга сильно побледнел. В глазах застыл животный страх, словно я приговорил его к немедленной казни. Руки Гасана затряслись пуще прежнего. Он сложил их в умоляющем жесте, словно обратился к самим богам.

— Прошу вас, господин, не наказывайте так строго. Зуб даю, не напьюсь я более! Только не лишайте меня вина! Особенно на месяц!

Я уже, было, хотел проявить твердость. Сказать, что мы не на рынке и торговаться бессмысленно, как вдруг услышал позади себя приятный и вкрадчивый голос.

— Сжальтесь над ним, господин Саргон. Уверен, он усвоил урок.

Я обернулся.

Позади меня стоял один из разбойников. Видимо, он появился с южной стороны лагеря, услышав крики. Налетчик был полностью бритым, так что его лысая голова блестела на солнце ничуть не хуже, чем мокрая физиономия Гасана. Пытливые коричневые глаза обрамляла темная краска на манер египетских узоров. Острый длинный нос напоминал клюв хищной птицы, а под ним играла широкая улыбка на тонких губах. Что-то в этой улыбке мне не нравилось. Она не была похожа на дружелюбную или открытую. Скорее на странную. Хитрую. Коварную. Она точно не вызывала доверия. Грудь разбойника защищал кожаный нагрудник, а на шее висел серебряный амулет в виде символа анх. Пояс украшал меч с деревянной рукояткой, и с весьма странной формы лезвием. Мне ранее не приводилось видеть подобных клинков. Он напоминал серп, заточенный с внешней стороны. Этакий острый полумесяц. Облик разбойника дополняли привычные темные штаны и кожаные остроносые сапоги.

Заметив, с каким интересом я разглядываю его оружие, он спросил вкрадчивым голосом, при этом продолжая улыбаться:

— Вам понравился мой хопеш?

— Что? — я непонимающе вскинул брови.

— Так называется этот клинок, — учтиво пояснил разбойник, — полагаю, жителям Вавилона, особенно такого происхождения, как ваше, оно не слишком знакомо?

«Такого происхождения, как ваше? Что этот накрашенный чурбан себе позволяет?».

С трудом сдерживая раздражение, подогретое голодом и ноющей болью, я спросил, хотя уже прекрасно знал ответ:

— Кто ты?

— Себекхотеп из Фив, к вашим услугам, — он склонился в поклоне, в котором чувствовалась насмешка.

— Писец?

— Верно, — он поднял голову, продолжая улыбаться. Эта улыбка начинала меня нервировать. — Откуда вы знаете?

— Бастет рассказала, — холодно ответил я, а сам мысленно приказал себе перестать распаляться.

На мгновение позабыв о Себекхотепе, я развернулся к Гасану, все еще стоявшему рядом с жалким видом и бормочущим молитвы своим богам. Хмуро сдвинув брови, я всучил ему кувшин с вином, несколькими минутами ранее отобранный у мадианитянина. Тот ухватился за него, словно от этого сосуда зависела его жизнь.

— Один кувшин вина в неделю. Растягивай, как хочешь. Хоть упейся им сегодня же. Но прежде принеси поесть. И побольше. Чтобы через полчаса в моем шатре стоял поднос с сосудом свежей воды и пара тарелок вяленого мяса, да сушеные фрукты. Шевели задницей!

Гасан, увидев мое суровое и непроницаемое лицо, прижал кувшин к груди, словно младенца, и поспешно скрылся в своей палатке.

— И приведи себя в порядок, наконец! — крикнул я ему в след.

— Не любите, когда пьют? — поинтересовался Себекхотеп.

— Не люблю, когда пьют не вовремя, — отрезал я, поворачиваясь к нему лицом.

Себекхотеп рассмеялся:

— Гасан не знает, что такое вовремя, но уверен, после сегодняшней трепки, он будет осмотрительнее.

Я еще раз внимательно оглядел этого человека. На каком-то подсознательном уровне Себекхотеп вызывал у меня скрытую неприязнь с примесью недоверия. И я никак не мог понять почему — то ли из-за внешности, то ли из-за этой постоянной мерзкой улыбочки, не сползающей с