время упали первые капли дождя, а минут через десять к ним вышел запыхавшийся от торопливого подъема Зарубин. Крепко пожал руку Василию, обнял счастливую Машу.

— Ну, все путем, Роман Викентьевич, — улыбнулся, глядя на них, Василий. — Рад, что ты живой и здоровый. Веди теперь ее в свое укрытие да береги крепче. Она им там такого шороху навела, долго не прочихаются. Сама все расскажет. Хорошая у тебя дочка растет. А мне поспешить надо, ждут меня.

— Они его подстрелили, связали и на вертолете повезли куда-то. А он из вертолета выпрыгнул.

— Если бы не она, я бы еще долго там плавал. Подробности она доложит.

Василий поправил автомат на груди и развернулся было уходить, но Зарубин придержал его:

— Стоп, стоп, стоп! Она мне, конечно, все расскажет, но информация должна быть взаимной. Догадываюсь, куда ты и зачем, поэтому то, что я имею тебе сообщить, для тебя будет жизненно необходимым. Как и для тех, которые тебя сейчас на вашем участке дожидаются. Так что повремени со своей спешкой. Они мужики серьезные, все поймут. А ты глянь, что здесь и как, послушай внимательно, что я тебе расскажу, подумай хорошенько, молочка парного попей. Поленька говорит, что ты его очень даже уважаешь. А потом решишь, что и как дальше.

— Поленька разве здесь? Её же в город повезли, лечить.

— Вот и разузнаешь, что и как. Пошли. Пошли, пошли!

* * *

Маша довольно быстро закончила свой сбивчивый рассказ о том, что произошло с ней за последнее время. Поленька восторженно пискнула, когда Маше пришлось рассказать о своих выстрелах по вертолету. А Зарубин, побледневший и нехорошо насупившийся уже в самом начале ее рассказа, когда она закончила, грохнул двумя кулаками по тяжелой столешнице большого деревянного стола, за которым расположились сейчас почти все обитатели и пришельцы этой таинственной не то заимки, не то крохотной деревеньки, уютно устроенной на берегу небольшой реки.

— До смерти теперь тебе благодарен, — повернулся он к Василию. — Если бы не ты, они бы не успокоились, пока… Да и вряд ли вообще теперь успокоятся. Надеюсь, ты в курсе, чего они тут шарашиться стали? Не тут, конечно, а на вашем бывшем семейном участке?

— Наслышан кое о чем.

— Тогда послушай, что я тебе дополнительно поведаю. Есть такое желание?

— А мне можно послушать? — робко спросила прижавшаяся к Василию сестра.

— Ты теперь здешняя жительница, тебе положено. А вот тебе, дочка, пока не знаю. Приживешься здесь или еще стрелять двинешь? Имеется у меня такое опасение.

— Не знаю пока, — после небольшого раздумья честно ответила Маша и смело поглядела в глаза отцу. — Если не защищаться, они все уничтожат или испортят. Все хорошее. Здесь тоже.

— Ну, сюда им путь заказан по многим причинам.

— Ты правда сделал, что хотел?

— Оно само как-то сделалось, — тоже не сразу ответил Зарубин. — Так, как должно было, так и сделалось. И давай больше не будем об этом. Главное, что мы с тобой здесь и в полной на сегодняшний день безопасности. А вот твой спаситель, пока не разберется что к чему, может ошибок понаделать. И вообще…

Он замолчал, прислушиваясь к громыхнувшим вдалеке раскатам грома и неожиданно скрипнувшей после этого в сенях входной двери. Потом скрипнула еще одна дверь, и в комнату, в которой они сидели, осторожно вошел и замер у входа мокрый и, судя по всему, совсем недавно родившийся жеребенок.

— Чего встал? — послышался из темных сеней чей-то голос. — Тут все свои, не обидят. А может, и хлебушка поднесут или молочка выделят.

— Ой, какая прелесть! — сорвалась с места Маша и, подбежав к растерявшемуся жеребенку, стала осторожно его поглаживать, стирая с гривки и со спины крупные дождевые капли.

— Сдурел немного со страху, — сказал вошедший следом худой высокий и, казалось, нескладный с виду человек, в котором Олег без труда узнал бы незнакомца, похитившего и вернувшего ему на взлобье увала ружье и оставившего как извинение за причиненное беспокойство туес с черникой.

— Ему день всего возрасту. И тот не полностью, — стал объяснять вошедший. — Мамка поначалу все, как положено, исполнила. Признала, покормить изволила. А как гроза в полную силу вошла, сдурела маленько. В тайгу подалась. И то сказать — молнии совсем рядком с ихним проживанием лупят и лупят. Все в Ульянову падь норовят. Пять штук насчитал. Там ране у нас кузня стояла… Потому, может?

Присев к столу, он вытер мокрое от дождя лицо и, видя, что все ждут продолжения его рассказа, стал рассказывать дальше.

— Ульян кузнец наш был. Бабушка вон сказывает, диво, какой кузнец. Один двенадцать пар подков скует и гвоздей по шесть штук на копыто накует. И двенадцать коней подкует в день. Один! Диво, а не кузнец. Деда моего и Ульяна первыми из здешнего населения извели. Не захотели они по чужой мерке тутошнюю жизнь менять. А этот, — повернулся он в сторону все еще дрожащего жеребенка, — от молний этих сдурел со страху. Да и матка еще подалась неведомо куда. Думаю, отведу в школу. Люди там сейчас понимающие. Отойдет, и все путем будет, как полагается.

— А как полагается? — спросила Маша.

— Так все так же. Отогреться, успокоиться, правильное понятие о жизни получить.

— Правильное — это какое? — не унималась возбужденная происходящими с ней в последнее время событиями Маша.

Встревоженный отец не отводил от нее глаз, хорошо зная по прежнему опыту, что подобная растревоженность дочери может перейти в истерический припадок с последующим многодневным молчанием и отрешенностью от всего происходящего.

— В неведомую сторону не забредешь, вот и правильно будет, — неожиданно подала голос сидевшая в стороне и до того еще слова не сказавшая древняя старуха, которую Зарубин, знакомя с нею пришедших, назвал «хозяйкой», на что та что-то неразборчиво пробормотала и, усевшись в темном углу, стала внимательно приглядываться и прислушиваться к происходящему.

— Вы сказали «в школу». А где у вас тут школа? — не унималась явно выбитая из колеи Маша.

— Тут и находится, — неожиданно улыбнулся вошедший. — Тебя, красавица, как прозывают?

— Дочка моя. Мария. Я вам рассказывал.

— Я понимаю, что тут. А где? — настаивала Маша. — Очень посмотреть