Ни Толик, ни «официант» не были расположенывыслушивать Лёлины медицинские откровения. Сухо кивнув Ноздрюку и компании,которые просто-таки на цирлах выплясывали от рабского усердия, они взялибеглянку под белы рученьки и повлекли ее в «замок» – под замок. Ни слова небыло произнесено в ответ на все ее причитания и призывы. Втолкнули в темнуюкомнату – и все. Она не удержалась на ногах и упала, ударившись подбородком обочто-то твердое. Это была ручка кресла. В кресло она и заползла и вот сидела ужекоторый час, чувствуя, как ноет челюсть, ощущая железистый привкус крови во рту(наверняка рассадила губу) и тупо размышляя о том, что было, что будет… а чегоуже не будет никогда.

Самым ужасным казалось то, что ее выдали.Выдали, предали, продали! Если бы настигли в погоне, если бы схватили охранники– это было бы как-то… закономерно, логично, что ли. Но просто люди –русские! – выдают беглянку, не преступницу, а несчастную, замотанную докрайности девку, – явно криминальным элементам, явно темнымличностям, – это было просто непостижимо уму. И стоит вспомнить раболепие,с каким дожидались Ноздрюк, Геннастый и прочие хоть словечка поощренияохранников, выпрашивали его, как подачку! Лёля на миг испытала даже нечто вродемстительного торжества при виде пренебрежения, с каким обитатели замкаотнеслись к этим предателям. Да ведь их здесь ни во что не ставили, а они-токак старались! Почему? По какой такой причине? За те твердые денежки, которыеплатит им Хозяин? За гарантированное благополучие? За уверенность в завтрашнемдне?

Ну что ж, это не так уж мало в наш безумныйвек, в нашей обезумевшей стране… Если на одну чашу положить эту самуюобеспеченность, уверенность, благополучие, а на другую жизнь какой-тонеизвестной побродяжки, какая чаша перевесит? Уж точно не Лёлина…

А странно все-таки: вся благополучная деревняво главе со своим мутно-рыжим, как Чубайсер, старостой ополчилась противнесчастной беглянки, и только одна бывшая самогонщица, затаившая зло на своихболее удачливых односельчан, попыталась ей помочь – как бы из принципа, изчувства протеста. Печальная, печальная получается картина, а что самоепечальное, так это то, что чем дальше, тем больше убеждалась Лёля: нет у нееособого зла к Ноздрюку и его команде предателей.

…Мама не зря называла ее философкой: Лёлюхлебом не корми, только дай подвести теоретическую базу под какую-нибудьпакость – и найти ей оправдание. «Девчонке надо было учиться напсихолога! – ворчал, бывало, папенька. – Это ты, Маринка, ее сгубиласвоей историоманией. И кто она теперь? Никто! А был бы замечательныйпсихоаналитик. Это же престижнейшая профессия!»

Папа от своей непомерной отцовской любвипреувеличивал, конечно. Никакого психоаналитика из Лёли не вышло бы: еесобственная личная драма это совершенно четко проиллюстрировала. Если она себядо сих пор успокоить не способна, то где уж других-то лечить! «Врачу, исцелисясам!» С другой стороны, искать соринку в чужом глазу куда легче, чем найти бревнов своем, это общеизвестно. Но сегодняшняя ситуация и в самом деле предельнапроста…

Эта деревня – «глухое озеро» – как быотражение в капле дождя или росы (что больше нравится политикам и поэтам) всейстраны. Глупости, все глупости, коммунистические разглагольствования о ролинародных масс, которые стихийно вызывают к жизни героев. Их выкликают на подвигобстоятельства! А сам народ без героев – просто почва. Земля под парами. Годамиможет ждать, пока упадет в нее живое зерно, прорастет, зацепится корнями – ирассыплется в свой черед множеством новых зерен. Но чем дольше земля ждет, темболее заплетается корнями сорняков, тем крепче зарастает всяческим бурьяном ичертополохом. Ведь это истина, что благородные, культурные растения нуждаются вуходе, а всякое сорное дерьмо растет-процветает в любое время в любом месте, ичем хуже условия, тем лучше для него. А тут еще всякие ветры-суховеи, засухи,дожди, морозы, наводнения – да мало ли какие эрозии почвы? И скудеет она, итощает, и привыкает к убожеству существования, и даже начинает находить в немопределенное удовольствие… А зачем, спрашивается, напрягаться, питать какое-тоизнеженное произрастание? Не проще ли кормить-поить неприхотливые, крепенькиетакие сорняки? Какая, по большому счету, земле разница, что на ней растибудет?!

Вот и растит она все, что ни попадя… Вопрос:ее ли в этом винить или то зернышко, которое никак, ну никак в нее не падает?Вопрос без ответа.

Помнится, когда Лёля читала «Молодую гвардию»Фадеева, ее прямо до мозга костей поразила одна сцена. Молодежь призывают набиржу труда. Все знают, что это означает, – угон в Германию. Валя, подругаУльяны Громовой, будущей молодогвардейской героини, туда безропотно идет ибезропотно же соглашается ехать в фашистскую неволю, хотя Уля предлагает помощь,предлагает бежать… Валя отказывается, и дело тут не в страхе. Решение людямдиктует власть. Сейчас власть – немцы, значит, надо выполнять их волю.

Так и в Лесной: Хозяин-барин, его свита,доктор – это конкретная, сильная, правомочная власть, значит, надо исполнять ееволю. В том-то все и дело: в силе, конкретности, могуществе! Не какой-то тамабстрактный президент в какой-то там неведомой Москве (а может, его там и нетвовсе, может, это только манекен на экране телевизора или вовсе, выражаясьпо-нынешнему, глюк?!), которому и дела нет до деревни Лесной и ее обитателей,он и названия-то такого в жизни не слышал! Это наш барин, мы под его крылышкомживем, накормлены-напоены его заботами, – так ради чего, ради какихвыдуманных другими, нереальными людьми принципов мы должны жертвовать своейжизнью? До нас никому нет дела! И нам – ни до кого нет. Каждый, братцы, засебя, один бог за всех, да и того, говорят, и нету вовсе, один вселенскийразум, а он, может, железяка, машинка электронная – вот и все дела!

Лёля опустила голову на руки. Ну что,психоаналитик? Здорово ты запутала то, что попыталась распутать, да? Главное,до чего же легче стало на душе! И если завтра этот чокнутый вампир по имениПетр Петрович заявится пить-качать твою кровушку, ты подставишь ему яремнуювену (выражаясь фигурально, ему-то понадобится всего-навсего вульгарнаялоктевая!) с чувством глубокой социальной справедливости происходящего?

Да нет, вряд ли… А придется, делать-то нечего!

Делать нечего… Лёля бессильно уронила руки сподлокотников и тихо вскрикнула от боли, сильно стукнувшись костяшками пальцевправой обо что-то твердое. Пошарила. Коробка какая-то, что ли? Нет, похоже начемоданчик. Чемоданчик из какой-то ткани, но внутри – твердое. Что бы это моглобыть? Откуда взялось? Не было у нее в комнате никаких чемоданчиков! Илипринесли, пока она бродяжничала? А зачем? Мину подложили под строптивицу?Что-то больно расточительно ее собираются наказывать… А может, доктор принессюда загодя свой медицинский инструментарий, с помощью которого намерен качатьиз Лёли кровушку?..