Главное – вовремя объяснить все случившееся, и объяснитьправильно. Мысленно еще раз перебрав свои действия, вглядевшись сквозь слюдяныеокошки в кельи, в которых уже вовсю копился смертоносный угар, АлексейДанилович удовлетворенно кивнул: вроде не оставил никакой зацепки внимательномуглазу, все должно по его выйти! Теперь если бы удалось заснуть, чтобы набратьсясил, а главное, когда их прибегут всполошенно, в ужасе, будить и сообщатьстрашную новость, выглядеть по-настоящему сонным, ничего не понимающим… Выпитьнадо, вот что. Крепко выпить! Высосать все, что есть во флягах, прихваченных соструга. Наутро голова разболится, да и хрен с ней, с головой, останется наплечах – и ладно!

Молчком они с Федькою вернулись в свою пристроечку, молчкомпили хлебное вино, мгновенно сбивающее с ног, молчком улеглись по лавкам,скорчились под кожушками, пытаясь согреться.

Вскоре Алексей Данилович почувствовал: сын уснул. Отоблегчения, что все позади – страшное, Федор вот здесь, рядом, удалось егоспасти и заслонить от беды, старший Басманов вдруг обессилел до слез. Лежал иточил из глаз соленую теплую влагу. Мысли бродили вялые, вразнобой. Большевсего думал о том, что стареет, а потому сделался столь слаб на сердце, надушу. Ну да, он ведь гораздо старше всех своих сотоварищей, старше царя. Того игляди, приберет Господь… А, ладно, лишь бы с Федькою все было по уму.

Он широко зевнул. Сделанное отодвинулось в ночь и кануло тамбесследно. Правда что захотелось спать, и Басманов с наслаждением отдался сну.Последней мыслью его было, что, знать, такова воля Божья, все свершается, какдолжно, ну а государю… ничего не поделаешь, государю теперь придется женитьсяне на бедняжке Юлиании, а на ком-нибудь другом!

– Ух, кто тут нынче счастлив, так они небось! – почти неразжимая губ, пробормотал Иван Васильевич, подталкивая в бок стоящего рядомсына.

– Кто?

– Бояр-ре!

Иван с недоумением огляделся. Это отец больше по привычке –никаких таких «бояр-р», столь люто им ненавидимых, поблизости не было. Старых,прежних, знатных родами, в Александрову слободу не допускали, да они небольно-то и рвались, потому что очень просто было не вернуться. Новой знатитоже поубавилось в последнее время изрядно… Воротился снова попавший в милостьМихаил Темрюкович, вон Иван Васильевич Шереметев-Меньшой (Шереметев-Большой,некогда славный победами, обретается в Кирилловском монастыре под именем Ионы),по-прежнему тут незаменимый Малюта, сиречь, Григорий Лукьянович Бельский, взолоченых парадных одеждах, важный, как настоящий боярин, да родня его – БогданБельский и зять Малюты, молодой и красивый Борис Годунов, состоявший до сеговремени при царском саадаке,[79] а недавно сделавшийся рындою. Мечетсяобеспокоенная жена Малюты. Как-то дико было не видеть поблизостидьяка-печатника Ивана Михайловича Висковатого, обоих Басмановых, АфанасияВяземского, прежде сопровождавших отца неотступно. Впрочем, царевич, несмотряна юность (ему недавно исполнилось шестнадцать), уже знал, что в жизни, а темпаче – в жизни государевой, все меняется чрезвычайно быстро, и лучше ни к комукрепко не привязываться, чтобы не горевать, теряя. Вон как постарел отец,расправившись с любимыми своими товарищами… Жалеет небось? «Ну что тут скажешь,никто его под руку не толкал, сам так решил», – холодно рассудил царевич.

– А чем они счастливы, батюшка?

– Так ведь женюсь! – так же почти неслышно, словно боясьнарушить священную тишину, царившую в просторной палате, отвечал отец. – Ониведь думают, что на меня женки как-то там действуют. Анастасия, царствонебесное, душенька светлая, благотворно действовала, изливала миротворный елей.Кученей… – Он странно хмыкнул. – Ну, эта разжигала-де во мне зверя. Стало быть,какая третья женка окажется, таким и я станусь. Поди, поустали от моихдивачеств,[80] тишины возжаждали. Ладно, так и быть, выберем для них самую тихую.А ты какую хочешь?

– Только не тихую! – фыркнул Иван. – Мне бы повеселее,порезвее.

– Дурень! Порезвее – на стороне найдешь, а женка должна бытьбелой голубицею, скромной да невинною.

– Ой, батюшка, этакую ты для Федора приглядишь когда-нибудь,скромную да тихую, а мне подай чего покрепче, ладно?

– Выбрал уже небось? – нарочито сердито, а на самом делеоткровенно любуясь своевольностью сына, спросил Иван Васильевич.

– Приглядел.

– И кто? Скажи, а то ка-ак положим глаз на одну и ту же!

– Вряд ли, батюшка. Моя не белая, а черная.

– Черная?! Это кто же?

Глаза Ивана Васильевича пробежали по длинному ряду девок, изкоторых предстояло выбрать жен и государю, и царевичу.

Ну, сегодня – ладно еще, осталось только двенадцать,позавчера было двадцать четыре, а в начале навезли сюда две тысячи красавиц совсей страны. В Александровой слободе яблоку негде было упасть от красавиц, устрельцов да охранных опричников глаза были навыкате и разбегались в разныестороны, не ведая, на которую раньше глядеть. И ведь приехали красавицы неодни, при каждой мамки-няньки. Ужас, это ужас что такое было!

Иван Васильевич вспоминал, что при двух его первых бракахобошлось без этакого вот столпотворения. И Анастасию, и Кученей он выбрал себесам, с первого взгляда. Да и ни одна из них не пожелала бы толкаться в кучеразряженных в пух и прах, набеленных да нарумяненных курочек, ждать, пока донее дойдет черед получить от властелина вышитый золотом платок с дорогимикаменьями, который набрасывал государь ей на плечо. Разор один с этимиплатками, ей-богу, ведь его получала каждая!