Да что платки? В Александровой слободе пришлось потесниться.Девки спали по двенадцать душ в комнате, чуть ли не по трое на лавке. Ой,кипели страсти… То одна, то другая выбывала из смотрин по смешным причинам:брюхом скорбная сделалась либо рожу расцарапала – да не сама себе, понятноедело. Несколько раз весь дворец бывал разбужен дикими воплями: какая-нибудьдевка просыпалась от дикой боли, начинала вопить, что ее зарезали… Пока всеподхватывались, да зажигали свечи, да начинали разглядывать исцарапанную либововсе порезанную ножичком красоту, уже невозможно было определить, кто совершилзлодеяние. Потом в девичьих палатах перестали гасить свет на ночь, немолодымбабам-смотрельщицам велено было не смыкать глаз. Членовредительствапоуменьшились. Число невест, впрочем, тоже: чуть ли не в первые дни наполовину.Слава Богу, Иван Васильевич достаточно нагляделся на баб и женок, чтобы знать,чего он хочет, и безжалостно отворачивался от непривлекательных. Вообще никогдане нравились ему, к примеру, тощие, а уж после Кученей и вовсе глядеть на нихне мог.

Был один смешной случай… Девки все предстали пред окомгосударевым нафуфыренные да разряженные, однако не зря Иван Васильевич сам, недоверяя свахам и ближним людям, решил досконально осмотреть понравившихся.Сверху донизу, и в одежде, и без. Слава Богу, наслышан про обманы, какиеслучаются при сватовствах и смотринах! Невеста – товар, ну и, как при продажевсякого товара, дело редко обходится без плутовства. Больную и бледнуюрумянили, сухопарую превращали посредством накладок в толстуху. Если же невестабыла до того плоха, что обмануть никоим образом было невозможно, совершалиподлог и вместо одной девушки показывали сватам и жениху другую, а замужвыдавали под фатою первую. Обман открывался, когда жених уже на брачном ложенаходил невесту хромою либо безобразною, но обратной дороги ему уже не было,оставалось одно: вымещать на жене родительское мошенничество!

Конечно, вряд ли кто решился бы на подлог на государевыхсмотринах, однако береженого Бог бережет, думал Иван Васильевич – и как в водуглядел!

Одна девушка ему с первого взгляда приглянулась. Оченькрасивые, точеные черты, коса спелая. «Удалась дочка у Салтыкова!» –одобрительно думал государь, не понимая, что же кажется в девушке такимстранным, что мешает вполне восхищаться, а как бы настораживает. Потом понял:странным казалось ее почти бабье дородство при тонком личике. При таких-тобедрах и щеки должны быть – чуть не шире плеч. А личико ма-ахонькое, с кулачок.Почуял неладное не он один – молодой насмешник Борис Годунов, недаромприведенный Малютою ко двору и сразу пришедшийся государю по нраву, только чтов кулак не прыскал, глядя на красавицу. Иван Васильевич ей первой, послепервого же дня смотрин, велел раздеться. Девка уперлась – ни в какую! Ее дядяСалтыков, бывший при ней за сопровождающего, полинял лицом и нетвердо началобъяснять:

– Девичье дело, государь, стыдливое! Каково же ей раздетьсяпри тебе?

Но уж больно громко выстукивали зубы дядьки и самой невесты.Иван Васильевич велел насильно содрать с красавицы одежды и увидел – ну, то,что и подозревал, то и увидел. Такой-то сухореброй небось и сыскать нигденельзя было по городам и весям, даже если бы нарочно искали!

Присутствовавший при сем Борис Годунов просто-таки под лавкуот смеха закатился, и все дело вполне могло бы окончиться смехом, когда быдядька этот самый, дворецкий Лев Салтыков, не спятил от позора и не началорать, что племянницу-де его, славную статью и дородством, испортили водночасье уже в слободе, что Скуратов имеет свои виды на государя и прочит емусвою родственницу Марфу Собакину, а остальных девок портит.

Малюта лишился дара речи. Даже глядеть на него было жалко!Иван Васильевич понял, что обвинения Салтыкова имеют под собой некотороеоснование, однако не разгневался на верного друга, потому что понял его. Как нибыл близок ему Малюта, как ни доверял ему царь, Бельский все по-прежнемуоставался тем же худородным татем, каким начинал службу, потому что не мог царьрешиться дать ему чин окольничего. Что бы там Курбский ни трепал языком насчетпоповичей и безродных «маниаков», царь боярскими званиями не бросался. СобакойАдашевым это дело началось – им и кончилось! Вот Малюта и решил подсуетиться сам,своими силами, породнившись с государем.

Иван Васильевич дал себе слово повнимательней поглядеть наэту Марфу, как ее там, ну а Салтыкову приказал рот заткнуть, что и былопроделано оскорбленным Малютою с большим удовольствием. Девку же сухоребрую веленобыло отдать на потеху опричникам. Но!!! Ни один из молодчиков отведать этихкостей не пожелал даже по принуждению. Так и ушла Салтыкова невинною иопозоренною. Государь вместе с Бориской Годуновым так хохотал, что даже не сталчинить никаких мстительных злодейств против обманувшей его семьи. Хватит небосьс них позора.

Но после этого случая ни одна девушка не пожелала самавыбыть из числа осмотренных, хотя все знали: настанет час, когда придется вовсеобнажиться перед государем. Стыдливость стыдливостью, а о-очень хотелось статьцарицею! Ведь женское тщеславие не слабее мужского. Обычно девки выходят замужза того, кого отец умыслил, а мать и сородичи приговорили, – здесь же выпадалслучай небывало возвыситься над собственной родней и стать воистину первой вдоме.

«И не боятся же, а? Пусть и наслушались обо мне всякихужастей, пусть и поглядывают порою на мои руки со страхом: ну да, они ведь полокоть в кровище! – а все же лезут, лезут на царево ложе… Каждая небось думает,что именно она меня образумит да смягчит. А вдруг и правда?..»

Но Иван Васильевич должен был признать, что выбрал наилучшеесредство, чтобы забыться, прийти в себя после этих страшных двух лет, минувшихсо дня смерти Кученей – Марьи Темрюковны. Или правда – змея-черкешенка отравилаего своей неистовостью? Или смерть Юлиании надломила? Словно бы погас некийпоследний светлый лучик, кругом воцарилась кромешная тьма, полная чудовищ. Икто были те чудовища? Самые ближние, самые дорогие его сердцу люди! Сноваобманули и предали его именно те, кому он доверял более прочих…

* * *

Иван Васильевич вспомнил, как вместе с Вяземским,Басмановыми и прочими первыми своими любимцами отправлялся в новгородскийпоход. Настало время примерно наказать северных дерзецов, которые не однопрежнее царствование отравили изменами и предательскими помыслами. НенавиделиМоскву, ее власть, жадно смотрели на запад, готовы были хоть под ляховничтожных лечь, хоть под немчинов или шведов, ну а те еще со времен АлександраНевского облизывались на земли российские. Новгородцы да псковичи слишком многомнили о своей вольнице, однако царь терпел. Но уж когда тебе в нос тычутдоказательствами готовой измены, когда ты видишь, что царство твое, собираемоеотцами и дедами, кровью и сердцем твоим, может в одночасье развалиться из-затого только, что новгородские и псковские псы вздумали сменить хозяина…