— Ну да, — кивнул Богдан, — это наш с Прасковьей сын.

— Богдан Борисович! Какой может быть разговор? Очевидно, мы позаботимся, — проговорил Государь, как показалось Прасковье, с облегчением. «Не иначе, ему примерещилось, что речь о каком-то богдановом побочном сыне», — подумала Прасковья с усмешкой.

— Не мы, Государь, хотел я сказать, а Вы, — проговорил Богдан твёрдо. — Тогда я буду спокоен.

— Даю Вам слово офицера, — проговорил Государь серьёзно.

— Благодарю, — наклонил голову Богдан.

— Но прежде мы сделаем всё для Вашей безопасности, — пообещал Государь.

— Хорошо, — чуть улыбнулся Богдан, как улыбаются взрослые на детские глупости.

* * *

Совсем избежать поминок всё же не удалось: оказывается, положено собираться ещё и на девять дней, а потом ещё и на сорок. В церкви был помпезный молебен, а сами поминки, слава Богу, что ограничились семейным кругом. Вечером в их дом в Соловьёвке приехала Рина, Егор с женой и тётей Зиной. Когда вошла Машка, Прасковья напряглась: неужто и теперь будет скандалить? Но нет, обошлось; даже обняла Богдана и Мишку по-родственному. Тётя Зина привезла заранее заготовленные блины. Тёти-Зинины блины — это верх совершенства: тончайшие, словно бумага, при этом здоровенные: заворачивай в них что хочешь, и тающие во рту. Марина вытащила трёхлитровую банку красной икры и пояснила:

— Домашнего посола, без консервантов, вчера из Петропавловска.

— Как пить дать, от браконьеров, — с заботой подумала Прасковья. — Неужто не понимает, что нам надо покупать продукты и всё остальное только в официальной торговой сети? Узнают — затрубят: в доме Прасковьи Петровой жрут браконьерскую икру. И вообще всё это недопустимо. Маринка — дура, но Егор-то должен соображать! Сказать ему прямо сегодня, пока из-за ерунды не вышло недоразумения. И тут же вспомнила: она же умерла и ничего не может сказать. И её нет. Есть только её бестелесная душа — энергоинформационная сущность, как назвал это Мишка. Слава Богу, что она может быть с Богданом. Она пристроилась к нему, обняла за шею. Он определённо что-то почувствовал, его худая, напряжённая спина и шея расслабились.

— Богдан, скажи что-нибудь, — обратился к нему Егор.

Богдан не ответил, только отрицательно помотал головой. Она поняла: он не хочет отвлекаться от общения с ней.

Тогда Егор начал говорить солидным тоном главы семейства общепринятые условные пошлости. Маринка кивала, скорбно поджав губы.

Потом все, кроме Богдана, со здоровым аппетитом принялись поглощать вкусную снедь. Она бы и сама с удовольствием завернула петропавловскую икру в тёти-Зинин блин, намазала густой желтоватой сметаной, в которой стоит ложка. Но — увы, всё это кончилось.

Смородиновая домашняя наливка развязала языки, и гости благодушно вспоминали свою жизнь с Прасковьей. Наперебой хвалили её за доброту и душевность, за то, что всем помогала, точно была она соседкой по подъезду. Тон задал Егор, рассказав с громадными и сильно преувеличенными подробностями, как она помогала ему учиться в начальной школе, точно без неё он ни за что не закончил бы четыре класса. Рина рассказала то же самое об университете: как Прасковья помогла ей написать диплом и натаскивала перед экзаменами. Неожиданно вылезла Машка и тоже рассказала, как благодаря неоцененным мамочкиным советам она заняла второе место на каком-то педагогическом конкурсе. Об этом Прасковья ничего не слышала и советов своих не помнила; скорее всего, их и не было. На Машкиной руке, когда рукав чуть задрался, Прасковья увидела свой магический браслет. «Слава Богу, сохранили», — подумала с облегчением.

Тётя Зина уговаривала Богдана что-нибудь съесть, он с усилием жевал яблоко, с трудом проглатывая, а они всё говорили и говорили, какая Прасковья была добрая, всем помогала и какой она была прекрасной мамой, чего, разумеется, не было и близко. Про её работу никто и не вспомнил, точно не было её вовсе. Пытались втянуть в воспоминания Мишку, но он не втягивался. Вместо этого он, ни слова не говоря, резко встал, подошёл к пианино в углу, которое было предусмотрительно приобретено Риной как часть дизайна интерьера, и запел, аккомпанируя себе:

Не бил барабан перед смутным полком,

Когда мы вождя хоронили,

И труп не с ружейным прощальным огнем

Мы в недра земли опустили.

И бедная почесть к ночи отдана;

Штыками могилу копали;

Нам тускло светила в тумане луна,

И факелы дымно сверкали.

Пел он хорошо, даже чересчур хорошо и профессионально, чётко выговаривая слова, словно был не дома, а на большой сцене. Может, это и есть его судьба, а вовсе не история, которой он занимается? Богдан слушал, по-старушечьи подперев щёку. Когда Мишка закончил, все присутствующие, кроме Богдана, захлопали. Мишка торопливо поклонился и вернулся на своё место возле Богдана. Прасковья обеспокоилась: вдруг это чересчур профессиональное пение показалось Богдану оскорбительным для его горя? Но нет, он положил руку на мишкино запястье и тихо проговорил:

— Ты всё правильно понял. Спасибо тебе. Мама была бойцом и погибла как солдат.

72

После девятого дня что-то изменилось в её незримой жизни. Прежде она была неотлучно с Богданом, а теперь словно понемногу эмансипировалась, стала выходить в люди. Да и Богдан был плотно занят с утра до ночи, не хотелось ему мешать. Он непрерывно встречался с людьми — как она поняла, в каких-то тайных лабораториях. С ним часто бывал Иван Никаноров. Они ездили на полигон в степи, замаскированный под сельхозпредприятие, жили два дня в домике возле реки Маныч. Богдан поставил будильник на пять вместо обычных шести и ухитрялся с утра часа три провести перед своим ноутбуком. Она беспокоилась за его здоровье, но, странное дело, такой график не только не утомил его, но и как-то взбодрил: он, кажется, зацепился за жизнь, за большую задачу. Чтобы жить, ему, да и всем, нужна большая задача. Под задачу даются и силы. Как мог часто, ходил в церковь, а не мог — молился дома. Она пыталась разобрать слова молитвы, но понимала мало: молился он неизменно по-церковнославянски, а иногда и вовсе про себя. Хорошо хоть не на аластори. Однажды разобрала: «укрепи данною тебе благодатию во бранех православное воинство, разруши силы востающих врагов». Сначала стало немного обидно, что не о ней, не о спасении души её он молится, не о том, чтоб увидеться им в лучшем из миров, а о каких-то бранях и победах в них. Но потом поняла: не до того теперь, время военное.

Она никогда не проводила так много времени дома, возле Андрюшки. Бывали они и все втроём: Богдан, когда приезжал,